Знаешь, сколько опало во сне лепестков... - [17]

Шрифт
Интервал

Эти люди действительно были жестоки — один за другим спаивали меня, словно Яо Шаньшань, все вместе, улыбаясь до ушей, улучали любой момент напакостить. Ближе к концу тосты стали истощаться и начало звучать даже такое, как "за то, чтобы еда в "Ванфу" была ещё вкуснее!" — такими тостами только людей пугать. Задирая голову, чтобы выпить, я думала, этот вонючий Ванфу не я открыла, что ты мне-то это говоришь. Напившись изрядно, эти люди начали показывать свою истинную звериную сущность, дичь и зверьё на столе смешалась с дичью и зверьём вокруг стола, можно сказать, что я лишний раз посмотрела "В мире животных".

После окончания банкета мы с Лу Сюем вышли из ресторана. Меня мутило, поэтому я не стала брать такси, решила прогуляться. Лу Сюй к тому времени уже пришёл в себя и воспрял духом. А бедняжке Линь Лань ещё в ресторане пришлось тайком ходить в уборную, и избавляться от изысканных яств в желудке, чтобы продолжать мою затяжную войну со зверьём. Поэтому сейчас в желудке у меня было пусто, как после ограбления, даже рвать было нечем. Лу Сюй забежал вперёд меня, полуприсел и протянул руки назад. Я спросила: "Ты чё собрался делать?" Он, не поворачивая головы, сказал: "Залезай". Услышав это, я сразу запрыгнула на него, чтобы он не успел пожалеть о своём решении. Этот субъект даже женщин бить готов, куда уж ему до галантного рыцаря, для которого выпущенное слово действительно не воробей.

В тот вечер я так и уснула на широких плечах Лу Сюя, к тому же подряд посмотрела несколько снов, словно сериал. Похоже, я во сне опять рыдала — его Armani за несколько десятков тысяч опять весь был измазан моими соплями и слезами, поскольку во сне я опять вспомнила Гу Сяобэя, вспомнила, как, когда мы ездили на Эмэйшань[24], что в Сычуани, он так же нёс меня на спине. Я тогда решила попробовать силы, ни в какую не соглашалась поехать на канатной дороге и кричала, что хочу сама вскарабкаться на гору. В результате, добравшись до середины подъема, у меня заболела поясница, и я во что бы то ни стало решила заставить Гу Сяобэя понести меня на себе. Сначала он упирался, но я всё решила силой.

Он пыхтел, словно паровоз, но нёс меня наверх. Он всё ныл, что я, этакий барчук, только и знаю, как угнетать добрых простых людей, он сказал, что, когда мы состаримся, он заставит меня носить его, чтобы вернуть долг. Я ему ответила, что у него совсем с головой плохо, когда состаримся — на креслах с колёсиками кататься будешь, какое там носить, если тебе куда надо будет, я через весь Пекин тебя провезу. От ответа Гу Сяобэя я чуть не подавилась: "Тоже мне крутая нашлась, вот слабо тебе будет меня на Эмэйшань затолкать?" Я, стукнув его кулаком, сказала: "Ты что, совсем совесть потерял — заставлять несчастную старушку толкать тебя на Эмэйшань!" Добравшись до Золотой вершины, он завалился на кровать и, прикинувшись трупом, проспал целые сутки, так что его даже ударами и пинками разбудить нельзя было.

Раньше мы ведь говорили, что вместе состаримся до седины, а несколько дней назад он держал меня, в то время как его девушка давала мне затрещины, как мне не плакать?

Воспоминания о том вечере у меня навсегда остались, будто в тумане, но одно я запомнила очень хорошо: меня вырвало, вырвало на Armani Лу Сюя, а он даже не отреагировал,— как будто меня вырвало на какое-то старое тряпьё на лавке старьёвщика, и продолжал неутомимо шагать вперёд со мной за спиной. Я услышала аромат туалетной воды Лу Сюя, и он напомнил мне такой родной запах шампуня моей Бабочки. После этого я уже уснула крепким сном.

Бабочка — это мой маленький пекинес, как и я, всегда обижает слабых и боится сильных, если увидит незнакомого ребёнка, сразу начинает истерично лаять, воображая себя немецкой овчаркой, а, лишь завидев какого-нибудь здоровяка, сразу забивается в угол, да так, что за уши не вытащишь.

18


После этого я всё время была занята. Я не плакала, мне не было больно, только иногда вдруг находила тоска, особенно, когда я была одна в тишине. Такое состояние продолжалось всё время, я по-прежнему дралась в офисе с Лу Сюем, иногда вместе ходили с ним за продуктами, а потом готовили у него на кухне — потому что я не хотела пачкать свою.

В тот день я только вернулась к себе, как мне позвонила Вэньцзин. Я очень обрадовалась, поскольку очень долго с ней не связывалась. Я упала на кровать, приняла самую удобную позу и приготовилась к последующему нашему с ней телефонному марафону. Но в результате Вэньцзин очень долго мямлила что-то в трубке, так и не сказав ничего членораздельного, я начала было подумывать, что она сделала что-то нехорошее по отношению ко мне, из-за чего её теперь мучает совесть. Я решила повеликодушничать: "Говори как есть, я правда не буду тебя винить, и вообще, нашла с кем церемониться!"

Вэньцзин всё продолжала тянуть волынку, но в конце концов, прерываясь, сказала, что у Гу Сяобэя будет день рождения, и мне нужно будет пойти на него.

Я застыла с трубкой в руке. Я уже очень давно не вспоминала о Гу Сяобэе, даже почти забыла о его дне рожденья. Я долго молчала, сжимая трубку.

Наконец, я спросила: "Это ты по наущению Гу Сяобэя в предатели записалась? Что ж он сам меня не пригласил?"


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.