Значит, ты жила - [32]

Да, я будто снова видел Стефана у теннисного корта, элегантного, загорелого…

Почему он вдруг заговорил со мной о моих долгах? Для того, чтобы нацелить меня на марганцевые рудники? Этот замысел созрел в его красивой головке, и он сыграл партию с большим мастерством, как человек, привыкший выигрывать! Только я не уступил…

Я пытался представить его и Андре в объятиях друг друга… Мне трудно было это понять. Множество вещей мне еще придется понять, прежде чем я закончу свой путь. Множество! Даже страшно подумать!

Несмотря ни на что, спал я хорошо, и мне не снились кошмары.

Проснувшись, я пребывал в состоянии почти полной расслабленности, разве что легкая тревога, скорее беспокойство, затаилось где-то в душе. Однако я испытывал тайную уверенность, что все пройдет как надо.

* * *

Серое платье на пуговицах! А у самого воротника она приколола брошь. Старое украшение из золота, усыпанное тусклыми бриллиантами, лишь придавало ее туалету совсем старомодный вид.

Прежде чем она заговорила, я успел быстро шепнуть ей:

— Осторожно: надзиратель шпионит за нами…

Я сказал это, чтобы избежать пошлых кривляний. Однако знал, что усач не подслушивает за дверью. Теперь он не осмеливался, поскольку наверняка догадывался, что я обо всем расскажу Сильви.

Она нахмурила брови.

— Вы полагаете?

— Да. Вчера после вашего ухода он осыпал меня насмешками!

— О, Боже!

Она боялась за свою карьеру, репутацию, свое положение. И еще она испытывала разочарование.

Тайные поцелуи, пожатия руки, нежные слова были для нее как наркотик. Отныне ей будет нелегко обходиться без них.

— Письма у вас?

Она открыла свой черный, потертый, безобразного вида портфель. Оба письма лежали в папке из желтого картона, на которой она каллиграфическим круглым почерком старательно вывела: «Письма мадам А.С.»…

— Это у вас такой красивый почерк, Сильви?

— Нет, у мамы. Она обожает надписывать мои папки.

Я не мог дождаться, когда она передаст мне письма. Изображал безразличие, а сам сгорал от нетерпения. Она раскрыла металлическую застежку и протянула мне оба документа. Я схватил их слегка дрожащей рукой и отступил назад — что выглядело вполне естественно, — чтобы сесть на кровать. Сильви следила за каждым моим движением, как будто смутно догадывалась о моих намерениях…

Желая выиграть время, я перечитал письма. Но мне не удавалось вникнуть в текст. Буквы, написанные наклонным почерком Андре, вызывали в памяти склонившиеся под порывами ветра колосья.

Я сложил оба письма вместе. Сильви немного расслабилась. Прислонившись к стене рядом со мной, она ждала, проявляя некоторые признаки нетерпения.

— Вы нашли что-нибудь интересное?

— Погодите…

Она вздохнула. Эта сцена ее раздражала. Она воспринимала письма как вмешательство прошлого, как разделяющую нас преграду.

Я украдкой наблюдал за ней… Наконец она совсем успокоилась. Подошла к столу, где лежала книга, которую я не успел дочитать.

И тогда я порвал письма.

Сначала рвал страницы вдоль, потом — поперек! Звук рвущейся бумаги заставил Сильви вздрогнуть. Молча, с ошеломляющим проворством она бросилась на меня. К счастью я предвидел ее реакцию. Повернувшись к кровати, я продолжал быстро рвать письма на клочки, в то время как она царапала мне руку ногтями, задыхаясь от ярости. Моя мысль лихорадочно работала.

«Берегись, Бернар, этого еще недостаточно! Разорванные письма можно восстановить…»

Сильви тянула меня назад. Вырвавшись от нее, я сунул в рот горсть бумажных клочков…

Я проявил невиданную прожорливость. Письма заполнили мой рот. Они превратились в огромный тампон, прилипающий к небу… Боже, я не смогу проглотить такое количество бумаги… Я задохнусь. Решив, что я разделался с письмами, Сильви наконец отпустила меня. Я подскочил к крану и с трудом влил в рот струйку воды. Бумага разбухала, душила меня…

Во рту у меня был вкус чернил. Мне все никак не удавалось проглотить огромный бумажный тампон. Как это все наверное было смешно!

Я выплюнул бумагу в руку. Затем быстро выбросил в унитаз. Сильви, сраженная, рухнула на табуретку. Неторопливым движением я спустил воду. Во второй раз избавлялся я от компрометирующих документов таким не слишком изысканным способом.

Когда письма исчезли, я вытер ладонью губы. Мои пальцы были слегка испачканы зелеными чернилами. Со лба стекал пот и собирался в ямке на подбородке.

Я взглянул на Сильви. Ее лицо приобрело зеленоватый оттенок, глаза сверкали от бешенства, напоминая два черных язычка пламени.

— Я прошу у вас прощения, — холодно произнес я тихим голосом.

— Вы — презренный негодяй!

— Согласен!

— Почему вы уничтожили письма?

Теперь я мог ей сказать. Я не только имел на это право, более того — я чувствовал, что обязан так поступить. С этого момента начнется мой долгий путь к Андре.

— Мы были не в праве предъявлять их в суде, Сильви. Эти письма никого не касались! Даже нас!

— Несчастный! Разве вы не отдаете себе отчета в том, что натворили?

— Напротив, отдаю полностью! И испытываю чувство гордости. Это был единственный способ хоть как-то искупить мою вину перед женой!

— Потому что вы ее любите, а? Признайтесь!

— Да, Сильви, я люблю ее!

— Несмотря на то, что она повела себя как последняя дрянь?