Змеи и лестницы - [94]

Как правило – высокого.

По пути в город Борис довольно толково изложил ей обстоятельства дела: труп Вернера Лоденбаха был обнаружен в озере, неподалеку от города, причем в воде тело пробыло около месяца. Если бы Лоденбах находился в автономном плавании, то всплыл бы гораздо раньше, но весь фокус заключался в том, что свидетели (по словам Бориса – местные мальчишки) поначалу наткнулись на машину, а уже потом из нее был извлечен труп.

Стоило новому знакомому упомянуть о том, где и как было обнаружено тело, как Миша почувствовала, что теряет контроль над собой и вот-вот расплачется. Как бы она не уходила от правды, не зарывала голову песок, обзывая Вернера Лоденбаха «неким», вероятность, что утопленник и есть ее вероломный возлюбленный, – очень велика. И разве не она сама запрограммировала эту ситуацию полтора десятилетия назад, объявив Айди утонувшим? И вот случилось то, что случилось.

Гримаса судьбы, да и только.

Айди (если это действительно Айди) мертв, поглощен водами дикого и черного русского озера. Подпитанное бреднями верного Томаса воображение Миши рисовало картины одну страшнее другой: свинцовая озерная гладь в обрамлении косматых сосен (у русских это называется тайга), полное отсутствие дорог и стаи волков, воющие на луну. Как Айди мог попасть туда? После Франкфурта, Гонконга, покера в казино и пентхауса с видом на Майн и набережные? Он был игроком, но не был авантюристом, так что привело его к этому проклятому озеру?

Айди принес ей столько страданий, сколько не приносил ни один человек, он бесконечно врал ей, а цепь его предательств тянется из юности, Миша прикована к ней навечно. Айди виноват в том, что она до сих пор не может смотреть в глаза не только Томасу и оберсту Бекенбауэру, но и собственному отражению в зеркале. Ненависть – слишком мягкое, слишком приблизительное слово для того комплекса чувств, которые она испытывает к Ящерице. Но сейчас в сердце у Миши никакой ненависти не осталось. Она подавлена. Даже если бы Айди оказался преступником – он не заслуживает такой смерти.

Никто не заслуживает.

Между тем за окнами автомобиля проносились улицы вполне европейского города. По-настоящему красивого города, разве что – немного настороженного. Но, если удачно пошутить, он обязательно улыбнется.

Жаль, что Мишино чувство юмора оставляет желать лучшего.

Чем больше она всматривалась в эти улицы, в эти дома, тем легче ей было представить здесь Айди. Он вполне мог занять место любого из героев Достоевского – с тайными пороками, преступными страстями, порочными мыслями. В неспешной, иногда надолго прерывающейся беседе с Борисом проявились контуры дела, к которому должна была подключиться полицейский комиссар Нойманн. Вернер Лоденбах приехал сюда как состоятельный бизнесмен, но цель его приезда так и осталась невыясненной. Он остановился в отеле высшей ценовой категории, хотя прожил там недолго – что-то около суток. И после этого бесследно исчез. Люди, с которыми Лоденбах мог контактировать, не установлены, – кроме девушки из эскорт-службы (именно так выразился Борис).

Эта девушка мертва.

Она выпала из окна собственной квартиры, и дознаватели классифицировали инцидент, как несчастный случай. Борис в несчастный случай не особенно верит, о чем и сообщил Мише.

А Миша не верит в смерть Айди. То есть, верит – но не особенно. Ей нужно увидеть тело, чтобы либо поверить окончательно, либо окончательно разувериться.

Позже Миша сама не могла объяснить, почему настояла на немедленном визите к судмедэксперту. Ведь ей уже было известно: тело Лоденбаха так долго пробыло в воде, что идентифицировать его по внешним признакам невозможно. И, тем не менее, визит состоялся. Через полтора часа после прилета она уже стояла рядом с тучным весельчаком, который отзывался на имя Отто Генрихович. Ничего общего с юным Отто из франкфуртской фотомастерской не было, но Миша сразу же почувствовала расположение к нему. Она вообще любила судмедэкспертов – за философичность взгляда на смерть, внутреннее спокойствие и соленый юморок, который не всегда могла оценить.

Хотя и очень старалась.

Русский, судя по всему, обладал теми же качествами, что и ее знакомые эксперты из Франкфурта. И, к тому же, оказался не менее заботливым, чем Борис.

– Зрелище не из приятных, – предупредил он.

– Могу предположить.

– Ну, тогда пошли.

У нее было время, чтобы подготовиться: двадцать минут в машине (ровно столько они с Борисом добирались до Бюро) и еще пять, которые ушли на знакомство с толстяком Отто. Да и подготовка не казалась обязательной: за десятилетнюю карьеру в полиции Миша перевидала множество трупов, иногда находящихся в самом плачевном состоянии. Обгорелые, изуродованные, полуразложившиеся, расчлененные – они были частью Мишиной работы. Частью самой неприятной, но неизбежной. Она сохраняла присутствие духа даже тогда, когда железного Томаса рвало в сторонке. И не только его. С самого детства у нее были особые отношения со смертью. Миша изучала смерть и изучала себя в процессе контакта с ней, – и не важно, что служило полигоном: похоронное бюро отца Ящерицы или пустырь на окраине Франкфурта, где найдена очередная жертва зверского убийства.