Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - [92]
Дух(голосом, в котором слышится усмешка). О да, долго…
Бальдер. Пусть, дорогой мой Дух Не все ли равно! Я тебе кажусь слабым, да? А я сильный. У меня внутри таинственная сила, которая еще не получила выхода. Что мне стоит пострадать ради Ирене! О, если б ты ее знал! Если б знал, как она хороша! А как добра! Она стоит любых страданий! Я уже отдал ей себя. И в то же время — понимаешь, Дух? — мне хочется насмеяться над Ирене. Я не сошел с ума, нет, но когда я думаю о том, что она, узнав, как велика моя любовь, захочет властвовать надо мной… Да что я говорю? Она уже начала властвовать надо мной, а я позволяю ей подавлять мою волю. Так вот, — как подумаю о том, что она станет меня тиранить, я испытываю сильное желание сказать ей: „Дитя мое, милое мое; дитя, как ты слаба передо мной! Ты живешь на Земле только потому, что я тебе это разрешаю“.
Дух. Ребячество… Но поостерегись…
Бальдер. Я готов ко всему… А когда свершится моя судьба, получу я Ирене?
Дух. Тогда, быть может, она тебя не признает.
Бальдер. Да… может быть… Но уходи… я устал… лучше молчать».
Тишина. Бальдер лежит пластом, глядя в темноту широко открытыми глазами.
Элена беззвучно плачет, укрывшись простыней.
Из дневника героя нашей повести
Я им воспользовался как посредником в тот период, когда заблуждался на его счет. Когда же я понял свою ошибку, отступать было поздно. Собственно говоря, я никогда не оставил бы Ирене, если бы на развитие наших отношений не повлияли другие события.
Время от времени я перестаю писать, потому что меня охватывает грусть. Эти имена — Альберто, Ирене, Зулема — доводят меня до умопомрачения, по ночам впиваются в мое тело, подобно шипам, они — узы, сковавшие мою жизнь, плазма дружелюбия, впрыснутая судьбой в мои вены лишь затем, чтобы теперь я истекал кровью в ниспосланном ею страдании, незримо подтачивающем меня, подобно злокачественной опухоли, которая в один прекрасный день проявит свою смертоносную силу.
Альберто!
Он сам виноват в том, что у меня сложилось о нем дурное мнение. Он был замкнут в такие минуты, когда больше всего нужна искренность, чтобы удержать меня от величайших несуразностей, которые я собирался совершить в будущем, исходя из превратно понятого настоящего.
Я ушел от жены. Куда мне было пойти в свободное время, как не в дом Альберто? Я стремился туда, как в оазис. Но очень быстро обнаружил, что этот оазис представляет собой очень тонкую зеленую ряску, скрывающую бездонное болото. Гладкая адская площадка, сумрачная асфальтированная поверхность, по которой старательно вышагивали степенные марионетки — Зулема и Альберто.
Альберто, холодно-церемонный, в очках на носу с горбинкой, с розовыми пятнами на щеках и свистящей медоточивой речью, производил на меня мрачное впечатление.
Иной раз я говорил себе, глядя на него: «Этому человеку — один шаг до преступления».
А в другой раз думал: «Этот человек — негодяй».
Зулема, в шлепанцах на босу ногу и просторном кимоно, с выцветшими губами и бегающим взглядом, смотрелась в ручное зеркало и, выщипывая себе брови, говорила:
— Знаешь, Родольфо за эту неделю сменил четыре костюма.
Родольфо был танцовщик из театра «Колон». Через каждые четыре слова, произнесенных Зулемой, пятым почти неизбежно оказывалось имя Родольфо.
— Так говорит Родольфо. Так считает Родольфо.
Церемонный Альберто бесстрастно глядел на нее сквозь льдинки своих очков. Розовые пятна расползались по щекам до скул. Я тоже едва не краснел, когда какая-нибудь фраза Альберто наводила меня на мысль, что он был косвенным пособником этого незнакомого мне Родольфо. К последнему я испытывал тайное отвращение, он стал мне ненавистен. А механика я перестал уважать. Ведь я любил Ирене и не мог допустить, чтобы любимая мною женщина получала от подруги уроки супружеской неверности, которая, по-моему мнению, была налицо. Мне и в голову не приходило, что мы с Ирене примерно в таких же отношениях, как Зулема со своим Родольфо.
Словно не замечая той душевной подавленности, которую я испытывал при подобных разговорах, Зулема продолжала нескончаемую тему Родольфо.
Заходила речь о красивых ногах. Она взвивалась:
— О!.. Вы бы посмотрели, какие ноги у Родольфо!
Альберто, хладнокровный, как всегда, ронял свистящие слова:
— Как могут быть у него некрасивые ноги, коли он танцовщик?
Если верить Зулеме, рубашки Родольфо были самые красивые, духи — самые тонкие; она дошла до того, что пыталась убедить меня причесываться, как Родольфо, а своего мужа уговаривала купить кричащие галстуки, «какие носит Родольфо».
Альберто отбивался, как мог:
— Но ты же понимаешь, что такие галстуки и рубашки хороши для элегантного молодого человека вроде него… А я человек рабочий. Верно?
Зулема качала головой, разглядывала мужа, точно впервые его видела, и заявляла, слегка закатывая глаза:
— Да, старичок мой… тебя элегантным не назовешь.
Но тут же соображала, что хватила через край, и поправлялась:
— Однако этот Родольфо, должно быть, отвратительный тип. Говорят, он гомик… правда, я в это не верю. А вы как думаете?
