Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - [77]

«Я подлец», — проносится у него в голове.

Ирене берет стоящего перед ней мужчину за руку. Распахнувшееся пальто открывает ногу в коричневой туфельке. Ее приказание звучит почти яростно:

— Ты не уйдешь. Что с тобой такое?

Бальдер иронически смотрит на нее. Мозг его лихорадочно работает: «Какая воля у этой девочки! Меня выдают глаза. Притвориться веселым выше моих сил».

— Со мной ничего. Почему со мной должно что-то случиться?

А сам думает: «Какой я дурак. Совершенно не владею собой».

— Как это ничего? Ты такой странный. Я тебя не отпущу.

Напускное спокойствие Бальдера тонет в болоте уныния. Час пришел.

— Ты поедешь со мной. Проводишь меня. Что бы там ни было.

Он чувствует, как ее пальцы с силой сжимают его руку и запястья.

— Садись в вагон, поезд отходит.

Ирене в изнеможении падает на сиденье в угловом купе, напоминающем каюту трансатлантического лайнера из-за наполовину опущенных пластинчатых жалюзи и тусклого поблескиванья кожаных сидений, — все это создает атмосферу интимности и уюта.

Снова они ощущают себя летящими в пространстве со скоростью пятьдесят километров в час. Опять грохочут колеса, гремит железная какофония мостов, внезапно возникает медная гладь реки, Ирене выпрямляется на сиденье и требует:

— Дай мне это письмо.

Бальдер вручает ей письмо и продолжает смотреть на нее. Письмо короткое. Реакции долго ждать не придется. Вот Ирене роняет руки на колени:

— Не может быть… Скажи, что это не так…

Лицо ее вытягивается, искажается, треугольники глазниц темнеют.

— Какой стыд, боже мой, какой стыд! С женатым мужчиной!

Бессильно откидывается на спинку сиденья. Беззвучно плачет. Блестящие слезинки катятся по пунцовым щекам, попадая в опущенные уголки губ.

— Какой стыд! Лучше бы мне умереть!

Пейзаж плывет перед глазами Бальдера как кинолента с размытым изображением. Его ужасает собственное бесстрастие перед лицом такого горя.

Проходящий мимо купе пассажир осторожно, как бы невзначай оборачивается.

Все лицо Ирене из пунцового становится сизым, словно она отравилась газом. Бальдер не находит в черной бездне своей души ни одного слова утешения. По сизым щекам девушки бегут прозрачные, как хрусталь, струйки. Забившись в угол у окна и поднеся платок к губам, Ирене смотрит вдаль сквозь мокрые ресницы, время от времени качает головой, как бы сокрушается о своем невыразимом горе, подносит руку ко лбу и стонет:

— Ой, мамочка, лучше б мне умереть! Какой стыд!

Бальдер смотрит на ее страдания, бесстрастный, как палач. Не осмеливается прикоснуться к ней. Одна-единственная мысль стучит в его мозгу: «Подлец! Ты подлец! Подлец! Вот именно! Я — подлец! Подлец!»

Ирене, забившись в угол, безутешно качает головой. Горе ее мгновенно преобразило, сделало похожей на труп. Лицо словно восковая маска, подцвеченная охрой: покрасневшие глаза в темных глазницах, пунцовые щеки, наморщенный лоб, набрякшие веки и ресницы, блестящие от слез. Смотрит на Бальдера и качает головой. Тот жалеет ее больше, чем если бы она умерла. Но весь ужас в том, что он не может ни насладиться своей жалостью, ни подавить ее. Сидит бесстрастный, как палач. Он знает, что, если бы у Ирене оказался револьвер и она захотела бы его убить, он не сдвинулся бы с места. Эта уверенность словно оправдывает его перед самим собой. Вместе с тем он спрашивает себя: «Она оплакивает свои погибшие мечты или мое семейное положение?» Не осмеливается произнести ни слова. Все, что приходит на ум, грубо или глупо перед лицом таких страданий поникшей всем телом Ирене. На него она не смотрит. Ее глаза устремлены в незримую точку на спинке сиденья рядом с ним.

По временам Бальдеру кажется, что она, одна-одинешенька во всем мире, летит через пространство со скоростью пятьдесят километров в час, забившись в угол купе, которое превратилось для нее в безжизненную пустыню, откуда бежала вся земная жалость. По ее мокрым щекам нет-нет да и снова пробежит слеза, оставляя блестящий след, но Ирене не утирает слезы, она начисто отрешилась от всего на свете, только покачивает и покачивает головой.

Бальдер упрекает себя: «Почему мне не жаль ее? Почему я так бессердечен? Какая может быть игра перед лицом такого искреннего горя?»

Внезапно Эстанислао берет Ирене за руку:

— Послушай. Я хотел бы притвориться, что полон жалости к тебе и облегчить твои страдания. Но не могу. У меня пусто внутри.

Ирене смотрит на него. Два-три раза утвердительно кивает, как бы говоря: «Я тебя понимаю».

Бальдер думает: «Насколько лучше было бы, если бы она меня оскорбляла, упрекала… А это ее молчание… это молчание меня душит».

— Ирене… — говорит он вдруг.

— Что?..

— Ты на себя не похожа. В таком виде нельзя идти домой. Давай сойдем на ближайшей станции. Тебе надо умыться. Ты выглядишь ужасно.

Поезд останавливается в Беккаре. Ирене выходит из вагона, опустив голову, точно преступник, который прячется от объективов репортерских фотоаппаратов. Платформа пустынна.

Бальдеру хочется, чтобы она его простила.

— Присядь… Ты ведь устала…

Она не отвечает. Стоит и смотрит отсутствующим взглядом на затянутое облаками горчичного цвета небо на горизонте. Бальдер не знает, что делать, и садится, но откинуться на спинку скамьи не смеет, сидит на краешке. Чувствует себя маленьким и глупым, недостойным даже быть рядом с такой девушкой. Ирене стоит неподвижно, прижимая к себе папку с нотами и упершись коленом в конец скамьи. Пристально смотрит на серовато-желтое небо, будто плывет в неведомое на океанском лайнере и созерцает океан.