Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы - [15]
— Такова жизнь, — сказал Энрике. — Ладно, пошли посмотрим книги. А как тебе Лусьо? Иногда он меня просто бесит. Скользкий тип.
— Интересно, где ключи?
— В столе — где ж еще.
Перерыв стол, мы нашли ключи в одном из ящиков.
Ключ со скрежетом повернулся в замке, и мы приступили к отбору.
Мы пролистывали тома, и Энрике, отчасти сведущий в ценах, изрекал: «Стоит столько-то» или: «Ничего не стоит».
— «Золотые горы».
— Это изделие разошлось. Любому продашь за десятку.
— «Эволюция материи» Лебона[8]. Иллюстрированное.
— Оставь для меня, — сказал Энрике.
— Рукете. «Органическая и неорганическая химия».
— Клади к остальным.
— «Исчисление бесконечно малых».
— Это высшая математика. Наверное, дорогая.
— А это?
— Как называется?
— Шарль Бодлер. Биография.
— Ну-ка, покажи.
— Похоже на справочник. Барахло.
Я наугад раскрыл книгу.
— Тут стихи.
— Стихи?
Я прочитал вслух несколько строк:
«Элеонора, — подумал я, — Элеонора».
— Потрясающе, слушай. Эту я беру себе.
— Ладно, пока я укладываю книги, займись лампочками.
— А где фонарик?
— Неси его сюда.
Я принес фонарик. Мы работали молча, только огромные тени скользили по полу и потолку, искаженные прятавшейся по углам темнотой. Привычное ощущение опасности не стесняло движений.
Энрике просматривал книги и складывал их на столе. Едва я успел упаковать лампочки, как в коридоре послышались шаги Лусьо.
Лицо его, искаженное ужасом, было покрыто крупными каплями пота.
— Там человек… идет сюда… гаси.
Энрике удивленно взглянул на него и непроизвольно выключил фонарик; я в испуге схватился за лом, брошенный у стола. Ледяной обруч ужаса сжал виски.
Кто-то поднимался по лестнице неверными шагами.
Достигший апогея страх вдруг преобразил меня.
Я уже не был просто мальчишкой, искателем приключений; нервы напряглись, тело, подвластное преступному инстинкту, застыло грозным изваянием, окаменело сведенное судорогой, подобралось в предчувствии опасности.
— Кто это? — выдохнул Энрике.
Лусьо пихнул его локтем.
Шаги приблизились; звук их отдавался в ушах, и дрожи барабанных перепонок вторило гулкое биение крови.
Выпрямившись, я занес лом над головой, готовый обрушить удар, готовый ко всему… и в то же время мои чувства с необычайным проворством и как бы на ощупь определяли физиономию каждого звука, его происхождение, стараясь представить внутреннее состояние того, кто их производил.
С головокружительной быстротой проносились безотчетные мысли: «Все ближе… ничего не заметил… иначе ступал бы не так… шаркает… подозревай он, не стучал бы каблуками… держался бы иначе… вслушивался, вглядывался… шел бы на цыпочках… нет, он спокоен».
Вдруг хриплый голос затянул с пьяным надрывом:
Невнятное пение оборвалось так же резко, как началось.
«Он заметил… нет… да… нет… ну», — мне казалось, что сердце разорвется, с такой силой стучала в висках кровь.
Войдя в коридор, незнакомец затянул снова:
— Энрике, — прошептал я. — Энрике.
Мне никто не ответил.
В коридоре рыгнули; пахнуло перегарной кислятиной.
— Он пьян, — шепнул Энрике. — Зайдет сюда, заткнем глотку.
Пришелец удалялся, с трудом передвигая ноги. На повороте он остановился, долго возился с упрямым замком, пока наконец дверь шумно не захлопнулась за ним.
— Уф, пронесло!
— А ты, Лусьо… что молчишь?
— От радости, дружище, от радости.
— Как ты его заметил?
— Я сидел на лестнице, вот так. И вдруг — слышу шум. Высовываюсь и вижу — кто-то открывает калитку. Бамбино! Берет за живое!
— Смотри, как бы он нас не учуял.
— Я его успокою, — сказал Энрике.
— Что будем делать?
— Что делать? Пойдем, я думаю — хватит.
Мы спускались на цыпочках, улыбаясь. Лусьо нес пакет лампочек. Энрике и я — два тяжелых узла с книгами. Вдруг, непонятно почему, я вспомнил о ярком солнечном свете и тихо рассмеялся.
— Что смеешься? — мрачно спросил Энрике.
— Просто так.
— Как бы не наткнуться на фараонов.
— Нет, тут спокойно.
— Ты это уже говорил.
— Да, вон как льет!
— Черт побери!
— Что случилось, Энрике?
— Я забыл запереть в библиотеке дверь. Дай фонарик.
Я протянул ему фонарь, и Ирсубета побежал наверх.
В ожидании мы присели на мраморные ступени.
Я дрожал от холода. Вода яростно ударялась о камень плит во дворе. Глаза сами собой закрывались, в мозгу разлился свет далеких сумерек, и я увидел умоляющее лицо любимой, стоявшей неподвижно, прислонившись к стволу осокоря. И упрямый внутренний голос твердил во мне: «Я любил тебя, Элеонора! Ах, если бы ты знала, как я любил тебя!»
Неся под мышкой книги, появился Энрике.
— Что это?
— «География» Мальт Брана. Взял для себя.
— Всё в порядке?
— Постарался.
— Не заметят?
— Кто знает.
— Слушай, так ведь этот пьянчуга, наверно, запер калитку…
Предположение Энрике не подтвердилось. Калитка была не заперта, и мы вышли на улицу.
Бурлящие потоки бежали вдоль тротуаров; дождь, утихомирясь, сеялся въедливо и упрямо.
Не обращая внимания на тяжесть груза, мы шли торопливо, подгоняемые благоразумными опасениями.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Они встретили друг друга на море. И возможно, так и разъехались бы, не узнав ничего друг о друге. Если бы не случай. Первая любовь накрыла их, словно теплая морская волна. А жаркое солнце скрепило чувства. Но что ждет дальше юную Вольку и ее нового друга Андрея? Расставание?.. Они живут в разных городах – и Волька не верит, что в будущем им суждено быть вместе. Ведь случай определяет многое в судьбе людей. Счастливый и несчастливый случай. В одно мгновение все может пойти не так. Достаточно, например, сесть в незнакомую машину, чтобы все изменилось… И что тогда будет с любовью?..
Эта книга не только о фашистской оккупации территорий, но и об оккупации душ. В этом — новое. И старое. Вчерашнее и сегодняшнее. Вечное. В этом — новизна и своеобразие автора. Русские и цыгане. Немцы и евреи. Концлагерь и гетто. Немецкий угон в Африку. И цыганский побег. Мифы о любви и робкие ростки первого чувства, расцветающие во тьме фашистской камеры. И сердца, раздавленные сапогами расизма.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Страдание. Жизнь человеческая окутана им. Мы приходим в этот мир в страдании и в нем же покидаем его, часто так и не познав ни смысл собственного существования, ни Вселенную, в которой нам суждено было явиться на свет. Мы — слепые котята, которые тыкаются в грудь окружающего нас бытия в надежде прильнуть к заветному соску и хотя бы на мгновение почувствовать сладкое молоко жизни. Но если котята в итоге раскрывают слипшиеся веки, то нам не суждено этого сделать никогда. И большая удача, если кому-то из нас удается даже в таком суровом недружелюбном мире преодолеть и обрести себя на своем коротеньком промежутке существования.