Златоград - [16]

— Всем лечь! Суд настал! — провозгласил секретарь.

Волна тел накрыла пол. Все простерлись ниц. А кто замешкался, того судебные приставы бросили на пол. И те «упали на лице свое».

Степан, напротив, встал, как положено в нормальных судах. Он не собирался раболепствовать, потому что, во-первых, был свободным гражданином, а во-вторых, какого черта…

Судебный пристав погрозил ему пальцем, узник презрительно выпятил нижнюю губу. Тройка опустилась, как на воздушной подушке, притушила огни. Лишь слабое голубоватое сияние мерцало над их головами.

Судьи сели и раскрыли книги. Зрители поднялись с полу, расселись по лавкам, и заседание началось.

— Слушается дело раба Божия Степана Одинокого, поэта, в миру — Денисюка — провозгласил секретарь. — Подсудимый, встаньте, назовите себя Высокому Суду.

Поскольку Степан и так стоял, то лишний раз вставать ему не пришлось. Переминаясь с ноги на ногу, он назвал свои имя, отчество, фамилию и псевдоним.

— Отчество можете не называть, — подсказал секретарь, — здесь отец за сына не отвечает, как и сын за отца.

— Разве? — удивился подсудимый. — Хороший обычай…

Председатель Суда ударил деревянным молотком и все замерло, даже сквозняки пропали. Наверное, где-то закрыли двери. Главный Судья послюнявил пальцы, пролистнул несколько страниц из дела Степана, шевеля губами, прочел про себя, то, что привлекло его высочайшее внимание.

Внешним обликом он напоминал Льва Толстого. Первое, что в нем сразу бросалось в глаза, это была борода — огромная, белоснежная. «Патриарх», уважительно подумал Степан. Правда, патетику несколько сбивал крупнопористый нос-картошка.

Патриарх, словно почувствовал мысли подсудимого, поднял большелобую голову. Под кустистыми бровями, из глубоких пещер черепа пронзительно зыркнули маленькие глазки-буравчики.

Степан съежился, опустил глаза, потом перевел взгляд на другого судью, может, ожидая от него сочувствия. Но столкнулся с еще более холодным взглядом из столь же глубоких пещер черепа. Уже ни на что не надеясь, подсудимый метнулся взором к третьему Судье, и неожиданно встретил добродушную улыбку. Однако, ради серьезности собрания, третьему Судье пришлось насильно предать своему несколько удлиненному лицу минорное выражение. С каковой целью он несколько грубовато дернул себя за бакенбарду. Да, у него были бакенбарды. А еще смуглая кожа и ослепительно белые зубы. Надо ли говорить, что он походил на Пушкина… Ну да… А тот, второй, это же Достоевский! Степан был ошарашен в который уж раз…

За всю свою жизнь под судом Степан был только один раз. Ему тогда едва перевалило за 18 лет, и вот однажды по пьянке он послал участкового на три буквы, самых известных в русском алфавите. Мильтон шибко осерчал, огрел дубинкой по спине провинившегося и забрал его в участок. Степану корячились полторы декады, то есть пятнадцать суток. И вот уж он маялся в ожидании суда, находясь среди человеческого отребья. Суд был скорый. Судья зачитывал приговор, и ему подводили следующего ханыгу. Наконец дошел черед и до Степана. И вот он предстал пред грозные очи судьи. К обоюдному удивлению и смущению, судьей оказался бывший руководитель авиамодельного кружка, куда Степан ходил, будучи увлеченным пионером. «Что ж, Денисюк, — развел руками судья, — я не могу тебя судить, не осудив себя. Поэтому, передам твое дело в товарищеский суд по месту жительства». Тем дело и закончилось. Старушки, заседавшие в товарищеском суде, знавшие подсудимого с детства, спросили не очень грозно: «Будешь еще ругаться матом?» — «Не буду», — ответил Степан, скучая. И его отпустили с миром.

Зачем рассказана сея быличка? А затем, что интересна она своим совпадением. И случаются они крайне редко, потому и называются случайными. Но когда все трое судий походят ликом на классиков литературы, это уже случайностью никак не назовешь. Значит, перед Степаном и в самом деле были Лев Николаевич Толстой, Федор Михайлович Достоевский и Александр Сергеевич Пушкин собственными, как говорится, персонами. Вернее, это Степан был пред ними. Невероятно!!!

И это невероятие усиливалось тем, что на местах, отведенных для присяжных заседателей, находились столь же важные персоны, как то: Николай Васильевич Гоголь, сморкающийся время от времени в носовой платок, и плаксивый Некрасов, вытирающий слезящиеся глаза, а подле них сидели Нобелевские Лауреаты — Иван Бунин, Иосиф Бродский и еще ряд известных писателей и поэтов, имена которых перечислять сейчас было бы слишком утомительно.

Глядя на такое собрание Великих древних, Степан почувствовал себя ничтожной перстью на их ботинках. В присутствии стольких гениев называть себя поэтом было бы невероятной дерзостью, наглостью, граничащей с кощунством.

Достоевский вежливо кашлянул, давая понять коллеге Председателю, что пора бы уже и начать… Какими-то бабскими движениями Патриарх поправил мантию, разверст сухие уста и глухим голосом сказал:

— Подсудимый Нехлю… тьфу ты, Денисюк… вас обвиняют в том, что вы убили гражданку… э-э-э… Абрикосову Лиру Эльмировну. Признаете ли вы свою вину?

— Это чудовищная ошибка, Ваша честь! — вскричал подсудимый. — У меня ничего подобного и в мыслях не было…