Зимой в Подлипках - [4]

В сенях хлопает дверь. В избу входит Акулина с двумя полными ведрами. Увидев чемодан у порога, она ставит ведра на пол.

— Кого это бог принес? — щуря глаза, спрашивает она.

— Мама!

Акулина ахает и хватается за косяк двери, чтоб не упасть.

— Костя?!

— Здравствуй, мама!

Он обнимает ее, целует и, поддерживая под руку, ведет к дивану.

— Не ждала?

— Нет, не ждала. Ты как снег на голову. Почему долго не писал?

— Извини, мама! Закружился!

— Ты что же, на побывку или как?

— Меня уволили в запас.

— Это как так уволили? В какой запас?

— Видишь ли, мама, армию у нас сокращают. Нашу часть в Дрездене расформировали. Всех нас — и солдат, и офицеров — отпустили…

— Выходит, ты уже отслужился?

— Выходит, так.

— А где Светлана? Где Леночка? Они в Дрездене?

— Они уже в Москве. Мы вместе приехали.

— Внучка моя здорова?

— Здорова.

— Хотелось бы мне поглядеть на нее!

— Вот потеплее будет, привезем.

Акулина смотрит на сына — не насмотрится. Он все такой же, ничуть не изменился за пять лет. Кажется, ничуть не постарел. Вылитый отец. Тот в молодости такой же был. И глаза у Кости отцовские — карие. И нос как у него — чуть с горбинкой. И губы тонкие, он их плотно сжимает, как, бывало, отец. Только вот седеть рано стал. Эх, сынок, кровинушка ты моя!

Акулине хочется приласкать сына, погладить по голове, дотронуться до серебряных висков и всплакнуть немножко. Но она сдерживает себя, укрощает свои чувства. Не в ее характере распускать нюни.

— Работу будешь искать? — спрашивает она.

— Придется искать.

— Что ж ты будешь делать? У тебя и специальности-то нет никакой!

— Специальность — дело наживное.

— К Мише заходил?

— Звонил я ему. Его нет в Москве. Он в командировке.

— Вернешься — зайди к нему, поговори…

— Зайду.

Константин уверен, что устроиться на работу ему не так уж трудно. Возможностей немало. Можно стать пропагандистом, культработником, например директором Дома культуры или кинотеатра. Можно поступить на завод и овладеть новой профессией. В этом деле брат Миша, конечно, ему поможет. В конце концов, можно пойти и по торговой части, воспользовавшись услугой тестя. Только зачем спешить? Надо сначала оглядеться и отдохнуть недельку-другую…

— Ну как ты живешь, мама? — спрашивает Константин, решив перевести разговор на другую тему. — Как твое здоровье?

— Вот гляди, сынок, как я живу. Одна осталась. Годы уходят, и здоровье идет на убыль.

— А работу все не бросаешь?

— Это как же?.. — Акулина смотрит на сына с удивлением.

— Мама, у тебя годы подошли. Тебе и отдохнуть не грех. Никто тебя не осудит.

Удивление во взгляде матери сменяется укором.

— И ты тоже хоронить меня собрался! Как будто я и на ногах не стою. Как это так — бросить работу? И как мне тогда быть? Куда себя девать? Нет, пока ноги мои двигаются, пока глаза мои глядят, буду работать!

— Дело твое! — вздыхает сын. — А как Аня? Ты писала, что она в Москве…

— Да, там работает. Миша где-то у себя пристроил.

— И живет у Миши?

— У него.

— Ну как она, довольна?

— О родном доме тоскует, сиротка. Думаю, не уживется она там, вернется сюда.

— А как дела в колхозе?

— Да нечем похвалиться-то…

Рассказывает Акулина о колхозных делах, а сама все на ходики посматривает.

— Заговорилась я с тобой. Мне бы уж на ферме быть!

Быстро одевается и на ходу добавляет:

— Если кушать хочешь, щи и каша в печке. Сам достанешь!

И уходит.

4

После обеда Константин Ласкин выходит на крыльцо. С удивлением рассматривает новый дом соседа Корнея Лукича Носкова. Ну и махина! Метров десять в длину да столько же в ширину. Шесть окон на улицу, четыре окна на проулок. Стены выкрашены в темно-синий цвет, а резные наличники на окнах — в ярко-желтый. Крыша шиферная. К дому примыкает огромный тесовый двор, покрытый толем. А дальше — сад и огород. Все это обнесено высоким глухим забором из горбыля, поверх которого протянута колючая проволока. Крепость!

Константин идет по улице. Ему интересно посмотреть, какие внешние перемены произошли в Подлипках за последние годы. Тут все те же избы, знакомые с детства, бревенчатые, крытые то щепой, то железом, то шифером. Они уже потемнели от времени. Некоторые из них были построены полвека назад. Вот приземистая, покосившаяся изба с вывеской над крыльцом: «Почта». Этой избе около семидесяти лет. А рядом новый, еще пахнущий смолой, отливающий сосновой желтизной дом бригадира Григория Ефимова, ровесника Константина. Вот старый клуб с выщербленным, изрезанным крыльцом. На перилах этого крыльца и Костя Ласкин когда-то (еще до войны) вырезал перочинным ножом свое имя. И школа-семилетка в длинном приземистом сером здании, окруженном густым кольцом разросшейся акации. Здесь он учился. И контора колхоза все в том же доме, в каком была и до войны.

На отшибе, за оврагом, стоит дом без окон, без дверей, без крыши. Когда-то в этом доме была колхозная баня. Была да сплыла. И теперь никто толком не может рассказать, как это случилось. Сначала кто-то выворотил из печи котел и унес его. Потом из бани пропали кадки и шайки. Скоро и дверь сняли, и пол выломали. И пошло, и пошло! Ободрали баню догола. Нет теперь в Подлипках бани.

Константин выходит на окраину деревни. Но какая это окраина! Она смыкается с новым колхозным поселком — производственным центром колхоза. Невдалеке раскинулось огромное здание молочнотоварной фермы. Константин помнит: строительство этой МТФ закончили шесть лет назад, перед его свадьбой. А рядом огромный тесовый сарай-склад. Он построен после. И новое здание из серого кирпича с большими окнами. В окнах железные решетки. Стекла закопченные, с грязными потеками. Перед широкими воротами, ведущими в дом, стоит трактор. Механическая мастерская!