Зимняя мантия - [28]

Уолтеф растерялся. Он смотрел на де Рюля в паническом ужасе.

– Это же очевидно, – продолжал нормандец, нетерпеливо взмахнув рукой. – Там последний оплот сопротивления англичан. Вильгельм придет туда, и их ждет та же участь, что и остальных. И не надейтесь, что в это время года это невозможно. Вильгельм может двигать горы, не говоря уж о том, чтобы перейти через них.

– И что вы предлагаете? – впервые подал голос Госпатрик. Он стоял у выхода из шатра, как будто готовясь сбежать.

– Король сохранит вам жизни и отдаст земли, если вы поклянетесь ему в верности, – заявил де Рюль. – Но вы должны сдаться сейчас, и ваша сдача должна быть безусловной.

Уолтеф и Госпатрик переглянулись.

– Вы не найдете поддержки у датчан, – добавил де Рюль. – Вильгельм золотом заплатил за их верность. – Он покачал головой. – Датчане явились грабить, и им безразлично, из каких кошельков они получают деньги – английских или нормандских.

– Это неправда! – воскликнул Уолтеф.

– Правда или нет, но их сейчас здесь нет, чтобы поддержать вас. Они одержали победу в одной битве и вволю намародерствовали. Зачем им оставаться, переживать суровую зиму и сражаться с нормандцами, когда можно отправиться домой с добычей и пить свое вино с женами и любовницами?

Уолтеф потер бороду и неожиданно почувствовал себя стариком. Их дело было проиграно. Обнадеживало только то, что Вильгельм послал Ришара де Рюля, а тот привез с собой сыновей – это значило, что путь к примирению еще открыт.

– Вы тоже можете поехать домой, – пробормотал де Рюль. – Надо только сдаться королю.

Уолтеф мрачно улыбнулся.

– Мой дом здесь, – возразил он. – И пусть Вильгельм – король, сие не значит, что эта земля будет действительно принадлежать ему.

Вскоре нормандцы засобирались. Госпатрик удалился в свой шатер, но Уолтеф пошел проводить де Рюля и сыновей. Симон до сих пор не произнес ни слова и старался не встречаться с Уолтефом взглядом.

– Я знаю, почему вы восстали против короля, – тихо произнес де Рюль. Он перебирал поводья, явно не торопясь сесть на лошадь и уехать.

– В самом деле? – Уолтеф сложил руки на груди.

– Кто знает: может, на вашем месте я поступил бы так же.

– И что бы вы сделали, будь вы на моем месте сейчас?

Нормандец сунул ногу в стремя и вскочил в седло.

– Я бы сдался на милость короля и снова поклялся бы ему в верности. – Он натянул поводья. – Вильгельм тоже знает причину, – добавил он. – Если вы безоговорочно сложите оружие, он может изменить свое мнение по определенному вопросу.

Эти слова были для Уолтефа равносильны удару в живот – он едва не задохнулся. Кое-как он сумел собраться с мыслями.

– И дразнить меня, как Эдвина Мерсийского?! – прорычал он. – Вы думаете, что меня можно так дешево купить и продать?

Лошадь де Рюля поднялась на дыбы, и рыцарь натянул поводья.

– Вы спасли жизнь моему сыну. Я посланник Вильгельма, но я сам себе хозяин и врать вам не стану. Вильгельм разбил лагерь на другом берегу реки. Так что у вас две недели, чтобы сдаться.

– А если я откажусь?

– Тогда да спасет Бог вашу душу, – грустно подвел итог де Рюль. Он протянул руку просительным жестом. – Ради всего святого, милорд, умоляю вам примириться с Вильгельмом, прежде чем вы обретете покой в могиле.

Уолтеф сжал зубы.

– Сомневаюсь, что, если я вырою себе могилу сейчас, я буду лежать там в покое, – сказал он. – Скажите Вильгельму, что я появлюсь, когда буду готов.

Де Рюль кивнул. Симон вскочил в седло и взял белый флаг.

Уолтеф взглянул на него.

– Как твоя нога?

Симон впервые не отвел глаза, и Уолтеф разглядел в них усталость и сожаление.

– Она хорошо мне служит, милорд, – сказал он.

Голос его стал ниже, хотя в нем все еще слышались звонкие мальчишеские нотки. Пройдет время, прежде чем голос начнет ломаться. Но нотки восторженной наивности исчезли, и Уолтеф подозревал, что в этом есть и его вина. Герои не должны оказываться предателями, а объяснить свой поступок он не мог, поскольку и сам не очень понимал, почему так поступил.

– Рад был снова тебя увидеть. Мне кажется, ты вырос, – сказал Уолтеф, пряча смущение за дежурными фразами.

Теперь Симон смотрел прямо на него, его светло-карие глаза приобрели оттенок балтийского янтаря.

– Вы не питаете к нам ненависти? – спросил он.

– Ненависти? – удивился Уолтеф. – Господи, конечно ист. С чего ты это взял?

– Из-за Йорка… и того, что было потом. – Он запнулся. Уолтеф подумал, каким страшным картинам опустошения и разрухи мальчик стал свидетелем. Наверное, больше, чем он смог переварить, ведь он постоянно был при дворе Вильгельма.

Уолтеф качнул головой и поморщился.

– Знаешь, парень, – сказал он, – вечно ты задаешь мне вопросы, на которые я не могу или не должен из приличия отвечать. Мне многое в нормандцах не нравится, но ты не один из них… и никогда не будешь.

Симон сдвинул брови и задумался.

– Значит, я смогу навещать вас… когда вас простят?

Уолтеф заставил себя улыбнуться.

– Ты и твой отец всегда будут желанными гостями в моих владениях, – произнес он.

Симон просиял.

– Надеюсь, это будет скоро.

– Я тоже надеюсь, – сказал Уолтеф вполне искренне. Если он склонит голову перед Вильгельмом, то доверие этого мальчика будет одной из тому причин.