Зимняя мантия - [27]

Йорк пал. Это был момент славы, хотя он сам мало что помнил о самой битве. Говорили, что он сражался как герой, как будто сам лорд Сивард воскрес, чтобы отомстить нормандцам, которые посмели нарушить его покой. Торкел сочинил песнь в честь Уолтефа, и все мужчины, женщины и дети в восторге бросились громить оборонительные сооружения нормандцев. Это была победа. Нормандских оккупантов выбили из города. Уолтеф был так уверен, так воспламенен энтузиазмом. Теперь остался только пепел, уносимый ветром.

Он встал и вышел в стылое утро. Шел дождь, такой холодный, что казался снегом, все вокруг затянуло серой пеленой. Им не следовало разрушать замки в Йорке, подумал он. Это было ошибкой. Теперь, когда взбешенный Вильгельм ринулся на север, у них не было оборонительных укреплений.

Союзники растеклись, как масло с горячего хлеба. Шотландцы и нортумбрианцы, вволю награбив, скрылись. Датчане вернулись на свои корабли, унося с собой все, что можно было унести, не проявив никакого желания остаться и сражаться.

Токи, слуга Уолтефа, принес ему чашу с горячим медом, он с благодарностью взял и выпил. Остановить Вильгельма не представлялось возможным. Его хорошо организованные, решительные и мощные войска устремились на север, сметая все на своем пути. Уолтефу все еще было стыдно, что пришлось отступить, но выбора у него не было. Крепость была сожжена, армия по собственной инициативе превратилась в мародеров. Все, что с ними случилось, было их собственной виной.

До них доходили ужасные рассказы о гневе Вильгельма. Целые деревни были уничтожены, скот истреблен, молодые мужчины казнены, чтобы никогда впредь север уже не смог поднять восстание. К Рождеству Вильгельм послал за своими регалиями и на руинах Йорка провозгласил свою власть над городом.

Слишком поздно Уолтеф понял, какой действительной властью обладает человек, которому он дал клятву верности, а потом нарушил ее. Твердая решимость и талант вождя, которыми обладал Вильгельм, не шли ни в какое сравнение с тем, что могли противопоставить восставшие. Что значит личная смелость против огромной мощи дисциплинированных войск нормандцев?

Из тумана появилась фигура – граф Госпатрик, владетель земель на границе с Шотландией. Они с Уолтефом отступали вместе и теперь не знали, что им дальше делать.

– Мы можем двинуться по направлению к Честеру, – предложил Уолтеф.

– Можем, – ответил Госпатрик без энтузиазма и потер покрасневшие глаза.

– Возможно, на время зимы мы будем в безопасности. Мне говорили, что там крепкие стены и надежные воины. – Честер был по другую сторону Пеннинских гор. Переход через горы в январе не привлекал ни Уолтефа, ни Госпатрика, но это стоило обдумать. В данный момент они были не в состоянии противостоять Вильгельму, разве что им удастся собрать свою рассеявшуюся армию. А на это было столько же надежды, как и на прекращение дождя назавтра.

Уолтеф понимал, что им нужен человек, который бы сказал им, что делать, дал бы им уверенность, которая вела их на Йорк. У него такого таланта не было, равно как и у Госпатрика.

Их печальные размышления прервал приезд одного из разведчиков, который должен был осмотреть позицию нормандцев. Теперь он предстал перед Уолтефом и Госпатриком. За ним с белым флагом ехали Ришар де Рюль и его два сына – Симон и Гарнье.

Уолтеф вскочил и вышел вперед. Сердце бешено колотилось в груди.

– Милорд, я приветствую вас, – вскричал он и велел солдату взять у них лошадей.

Де Рюль спешился. Хотя Уолтеф улыбнулся ему, нормандец не ответил ему тем же, лишь слегка наклонил голому. Старший сын последовал его примеру. Симон смотрел па Уолтефа без всякого выражения. Уолтеф заметил, что парнишка уверенно спешился и крепко стоял на ногах. Он невольно подумал, сколько времени потребовалось, чтобы добиться этой легкости.

– Мне жаль, что приходится встречаться с вами в таких обстоятельствах, – произнес де Рюль, когда Уолтеф провел их в шатер.

– Мне тоже, – кивнул Уолтеф. – До нас дошли рассказы о печальной участи населения севера.

– Эту участь они сами на себя навлекли, присоединившись к датчанам и бунтовщикам, – резко возразил де Рюль.

Уолтеф вспыхнул от гнева.

– Но у датчан и восставших больше общего с этими людьми, чем когда-либо будет с нормандцами, – пояснил он. – Мой собственный отец похоронен в Йорке под покровительством святого Олафа, и люди ненавидят ваши замки и укрепления. Они для них символы плена. – Он сжал кулаки.

– Они символы порядка, который король Вильгельм несет этим землям, – мягко возразил де Рюль. – Он не потерпит ничьего сопротивления. Вы рискуете жизнью, становясь на его пути, вам угрожает смерть.

Уолтеф взял чашу с медом из рук Симона, который дрожал, несмотря на внешнюю невозмутимость.

– Я не боюсь умереть, – заявил Уолтеф.

Но де Рюлю хорошо понятна была эта бравада.

– Тогда вы глупец, Уолтеф Хантингдонский, – сказал он, – и я говорю сейчас как друг, как человек, который благодарен вам за жизнь своего сына, а не как посланник моего короля. Вы должны бояться умереть, потому что вы напрасно погубите не только свою жизнь. Вы говорите, что слышали, что случилось с людьми с севера, вздумавшими сопротивляться. Что же станет с людьми в ваших владениях? Под чьим игом им придется жить, если вы умрете? Ваш главный долг – перед ними. Против Вильгельма вам не выстоять. Он перейдет через реку вместе с армией, а вы отступите. И куда? В Честер?