Зимняя коллекция смерти - [33]

Кен зарезервировал свое любимое место во втором зале — столик с четырьмя вольтеровскими креслами. Об этом его пристрастии знали все, кому надо: и хозяин Аркадий Новиков, и директор Миша Петухов, и безымянная для Кена девушка, принимавшая заказ. Если столик уже не заняла Алена Долецкая — главный редактор русского Vogue, Петр Авен — президент «Альфа-банка» или Ваге Енгибарян — экс-бойфренд Ксении Собчак, то Кен был следующим. Нефтяникам из Тюмени, слыхавшим о магическом величии этого места, даже при отсутствии заказов обычно сообщали, что столик зарезервирован. Впрочем, если бронью не воспользуются, то углеводородный зад в Brioni имел-таки шанс упокоиться в вожделенном кресле.

Шагнув внутрь «Вога», Кен ощутил, как десятки глаз оторвались друг от друга или от газеты «Коммерсантъ» и уставились на него. Он вжал голову в плечи, ссутулился — в точности, как застенчивый лидер нации, — и сосредоточился на худосочном крупе девицы, провожавшей его в зал. Проход по модному заведению всегда напоминал Алехину старую армейскую экзекуцию, когда провинившегося солдата, связанного и полуголого, гнали сквозь строй, вооруженный шпицрутенами.

Несмотря на светскую опытность, очутившись перед лицом публики, он всякий раз переживал подростковое смущение и растерянность. Вот и сейчас, чувствуя на себе многочисленные взгляды людей, Кен изо всех сил подавлял желание проверить, в порядке ли его ширинка. В сущности, ничего странного в таком поведении не было. Один знакомый поэт как-то сказал Алехину: «Берегите ваши комплексы, из них вырастают банки и офисы».

Добравшись до столика, Кен уставился в спасительное меню, закурил и лишь после нескольких глубоких затяжек сумел придать взгляду необходимую уверенность. Его большие серые глаза приветливо осмотрели присутствовавшую в зале публику, он улыбнулся в одну сторону, помахал — в другую, улыбнулся и помахал — в третью, а по направлению к четвертой тоже улыбнулся и помахал, но затем счел такую холодность неприличной, встал и с обворожительным оскалом светского льва отправился целоваться.

Его друг, сын писательницы Петрушевской Федор Павлов-Андреевич, называл светскую жизнь «взаимным облизыванием». Свет состоял из людей тщеславных, нуждавшихся, подобно малым детям, в ежесекундном подтверждении своей желанности. Здесь все щедро купали друг друга в любви. И, конечно же, целовались или хотя бы делали вид, что целуются, едва касаясь щеками. Иностранцы — троекратно, с эмоциональным причмокиванием и постаныванием, сопровождая процедуру стандартными репликами. «О-о! Darling!» Первый чмок, первый стон. «How are you?!» Второй чмок, второй стон. «You look gorgeous!» Третий чмок, третий стон. Чопорные иностранцы, если не были геями, резервировали такие приветствия только для знакомых противоположного пола.

Ассортимент русских актов светской любви был разнообразней. Можно было прикладываться два раза в знак особой привязанности: так лобызались и мужчины с мужчинами, приобняв друг друга за плечи — поцелуй члена политбюро с председателем обкома КПСС, — и мужчины с женщинами — при этом разрешалось держаться за талии, как в танце, — и женщины с женщинами — по накалу лживых страстей такая сцена иногда напоминала лесбийское порно вроде «Проказниц Палм-бич». Однократный поцелуй был более распространен в московском свете, но его эмоциональный диапазон имел множество вариантов. Здесь встречался и поверхностный «привет-привет», и снова вспыхнувшая страсть а-ля «Поющие в терновнике»: он кардинал, а ей пятьдесят с плюсом, как аудитории Первого канала, — и умиротворенный поцелуй супружеской пары после покупки посудомоечной машины, и сладкий поцелуй ненасытных любовников, впрочем, уже утомленных многочасовыми ласками.

Как раз такой поцелуй подарили друг другу Алехин и ведущая Первого канала Катя Стриженова. Кен заглянул в ложбинку ее красивой груди, где на золотой цепочке покоилось брутальное серебряное кольцо Cartier из коллекции Santos. Любая конкретика прозвучала бы вульгарно, поэтому Кен просто удивленно приподнял брови, как будто не веря глазам своим, затем перевел взгляд с груди на смеющееся лицо Стриженовой и сказал: «Ты потрясающе выглядишь. Где мои семнадцать лет?» — «А где мои, Кен? Ну, как твое «ничего»?» — «Полагаю, что так же, как и твое, — прекрасно себя чувствует». От темы «ничего» они перешли к теме «никакой» и наконец пунктирно поговорили «ни о чем». Исполнив светский долг, Алехин поднялся с фразой: «Ну и ты не пропадай». Чмок… «Моя дорогая…» Чмок.

Не успел Кен закончить со Стриженовой, как заметил за соседним столиком модного фотографа Владимира Глынина. На нем, помимо широкой улыбки, была серая шерстяная шапочка и свитер в розовый и зеленый ромбик с актуальным V-образным вырезом. Будучи артистической натурой и другом Алехина, Володя позволил себе подпустить эмоциональности: он обнял Кена, как обнимают любовника в джакузи, и приложился к его трехдневной щетине: «Кеша! Отлично выглядишь!» — Медовые глаза Глынина шептали много больше. «Спасибо, Володька, у тебя красивый свитер», — доверительно сообщил Алехин. «Спа-асибо-о, — игривым баритоном ответил Глынин, — это Pringle… Ой, можно я вас познакомлю», — бархатистый и певучий голос фотографа звучал так торжественно, будто бы Кену предстояло долгожданное знакомство с воскресшим Рабиндранатом Тагором.