Зимние вечера - [26]

Приход учителя прервал разговор, Маша поняла, что дело шло о ней. Вчера она молчала на бессмысленные колкости, но сегодня, когда ее обвинили в низости, когда ее считали заслуживающей презрения, она чувствовала, что должна говорить, должна оправдаться. Она с нетерпением ждала конца классов, чтобы рассказать свою историю и своей защитнице, и обвинительнице, чтобы выяснить им свое положение и потребовать y них приговора, основанного не на одной наружности. Класс кончился, но едва только Маша встала с места и приготовилась говорить, как в дверях появилась неизбежная Настенька со своим неизбежным:

— Федотова, приди сюда поскорей, мне тебя очень нужно!

Маша должна была отложить свое намерение, должна была идти за избалованной девчонкой и терпеливо заниматься разными пустяками, между тем как руки ее дрожали, a щеки горели от незаслуженного стыда.

Так прошел весь день. После классов Маша вела Настеньку домой, грустно опустив голову, как вдруг сзади нее раздался свежий голосок:

— Федотова, куда вы так спешите? Постойте!

Маша оглянулась и увидела свою хорошенькую заступницу. Ta быстро подошла к ней.

— Мне надо поговорить с вами! — сказала она. — Бросьте вы эту девчонку! — она указала на Настеньку.

— Я не могу, — возразила Маша, — я должна отвести ее домой.

— Федотова, — кричала, между тем Настенька, — перейдем скорей на ту сторону улицы, мне хочется разглядеть ту беленькую собачку. Смотри, какая она хорошенькая, иди живей, a то она, пожалуй, убежит!

И она изо всех сил тащила за собой Машу.

— Да что вы, горничная ее, в самом деле, что ли? — спросила хорошенькая девочка, едва поспевая за ними.

— Почти, — с горечью проговорила Маша, и слезы заблистели на ее ресницах.

Девочка заметила эти слезы, заметила печальное выражение ее лица.

— Вы должны рассказать мне все, — сказала она, с состраданием глядя на нее. — Завтра за классом работы я сяду подле вас, и мы поговорим. Хотите?

— Благодарю вас! — Маша с чувством пожала протянутую ей маленькую ручку, и ей вдруг стало легко на душе.

На другой день за классом работы ей удалось передать Наденьке Коптевой, — так звали ее защитницу, — всю свою несложную историю. Наденька была тронута.

— Но я все-таки не понимаю, — вскричала она, — что вам была за охота принимать предложение этих противных Негоревых! По-моему, гораздо веселее быть швеей, жить самостоятельно в маленькой, светленькой комнатке и работать когда хочется, чем учиться в гимназии, да услуживать вашей Насте.

— Вы так говорите потому, что не знаете жизни швеи, — отвечала Маша, — и не знаете, как тяжело, когда мучат разные вопросы и некуда, и не к кому обратиться с ними!

— Да, этого я, действительно, не знаю, — согласилась Наденька, с недоумением глядя на Машу.

В тот же день весь класс знал историю Маши. Обращение с ней многих девочек изменилось. Многие перестали смеяться над ней и начали выказывать ей сочувствие; другие относились к ней с непрошенным состраданием, с покровительственным видом, действовавшим на нее еще неприятнее, чем насмешки. Томная блондинка и девочка, объявившая, что ее возьмут из гимназии, продолжали выказывать ей пренебрежение. Всех проще и лучше сошлась с ней некрасивая брюнетка, так резко нападавшая на нее.

В четвертом классе был танцкласс. Маша выпросила позволения не участвовать в нем и уселась готовить уроки к следующему дню.

— Что ты долбишь французскую грамматику? — обратилась к ней брюнетка, также не учившаяся танцам. — Оставь! Будем лучше вместе читать! Брат дал мне одну книгу, чудо, как интересно! Другим не нравится, потому что не очень понятно, a ты, кажется, умная, как я заметила. Вместе-то нам будет легче разобрать, в чем дело!

Маша, конечно, с радостью приняла это предложение. Обе девочки начали читать вместе, дожидаясь друг друга на повороте страницы, громко прочитывая выражения, казавшиеся им неясными, силясь то растолковать их друг другу, то общими силами дойти до их понимания. Час пролетел для них незаметно, и Наденьке, вернувшаяся от танцев с раскрасневшимися щечками, застала их в серьезной беседе.

— Что это, Жеребцова, ты, кажется, уже подружилась с Федотовой? — вскричала она.

— Не подружилась еще, — серьезно отвечала Жеребцова, — a познакомилась и очень этому рада, — она умный человек.

Те неприятности, которые Маше приходилось переносить от подруг, отравили бы жизнь многих девочек, но ей они казались неважными; для нее часы, проводимые в гимназии, были самыми спокойными и счастливыми часами в целом дне. Настоящее мученье для нее начиналось по приходе к Негоревым: там ей приходилось в одно и то же время играть роль и гувернантки, и горничной Настеньки. Если Настенька влезала на стол, подходила близко к затопленной печке, или делала какую-нибудь шалость, Маше говорили:

— Что же это вы не глядите за ребенком, как можно позволять ей это делать!

Если галоши Настеньки были не вычищены или вещи не убраны, Маша получала строгий выговор. Заставлять избалованную девочку готовить заданные уроки было очень трудной задачей. Придя из гимназии и сытно пообедав, Настенька часа два отдыхала, болтала с матерью и с кухаркой, играла с котенком, перебирала свои игрушки, и в это время Маше нечего было думать приняться самой за книгу. Беспрестанно приходилось ей то исполнять разные мелкие поручения, то разговаривать с Настенькой, то просто стоять около нее и «не давать ей шалить». Наконец, удавалось ей усадить девочку за книгу. У Настеньки были плохие способности и ни малейшей охоты к учению. За уроками она зевала, смотрела по сторонам, под разными предлогами убегала от своей молоденькой учительницы, или уверяла, что Маша требует от нее слишком многого, чего в гимназии вовсе не спрашивают. Иногда она принималась плакать и жаловаться на головную боль; тогда ее нежная маменька упрекала Машу, что она мучит ребенка, что она не умеет облегчить для нее заданной работы; когда Маша теряла терпение и позволяла девочке лениться, и Настенька получала в гимназии дурные баллы, в дело вступался строгий отец. Он грозил дочери розгами и кричал, что Маша даром берет деньги, что она, должно быть, сама лентяйка, и оттого не может приучить девочку к прилежанию. Никогда не удавалось Маше вырваться от Негоревых раньше девяти часов вечера. Она выходила от них усталая не столько от занятий, сколько от разных неприятностей, не успев даже посмотреть тех уроков, какие самой ей нужно было готовить к следующему дню; она спешила домой, но и там ее ждало мало радостей, ей не скоро удавалось отдохнуть.