Зимние вечера - [21]

— Что же это ты, ученая барышня, скоро ли кончишь? Целую ночь для тебя лампу жечь, что ли? — сердитым голосом заметила Ирина Матвеевна.

Маша убрала книгу и легла в постель. Ей больше не нужна была лампа; она знала наизусть весь заданный урок, но все-таки не понимала его. «Если земля вертится, то отчего же мы не замечаем этого? На чем же она держится? Как могут жить люди внизу шара, ведь они должны упасть на небо?» — эти и еще многие другие вопросы тревожили девочку и долго не давали ей заснуть.

— Завтра я все узнаю: учительница мне все объяснит, — успокоила она себя, наконец, и на следующее утро пошла в школу раньше обыкновенного.

В этот день опять назначен был класс «списыванье с книги» и во время его старшие девочки опять поочередно отвечали свои уроки из географии.

— Ну что, выучили вы? — спросила учительница, подзывая Машу.

— Выучила, — отвечала девочка, — только я не понимаю.

— Чего же вы не понимаете? Это, кажется, совершенно ясно.

— Тут сказано, что земля шар. Разве это правда? — робко спросила Маша.

— Конечно, правда! Как вы глупы, Федотова. Вы видите, что это не сказка, a учебник географии. Все, что в этой книге написано, правда. Ну, отвечайте!

Маша без малейшей запинки проговорила весь урок.

— Очень хорошо, — похвалила ее учительница, — теперь учитесь дальше, до сих пор.

Она поставила крестик на середине третьей страницы, отдала девочке книгу и тотчас же стала заниматься другими детьми. Маша вернулась на свое место опечаленная. Не того ожидала она, не на то надеялась. Все вопросы, волновавшие ее, так и остались вопросами, и на второй странице географии говорилось опять много странного и непонятного о звездах, солнце и луне, и все это она должна заучивать, и не к кому ей обратиться для разрешения своих недоумений! Пытаться расспрашивать учительницу было бесполезно. У нее не хватало ни охоты, ни времени вдаваться в длинные объяснения чего бы то ни было. Ей без того было не мало возни с двадцатью шестью девочками разного возраста и разных знаний, — девочками, часто ленивыми и бестолковыми, всегда подстерегавшими минуту, когда она не обращала на них внимания, чтобы затеять какую-нибудь шалость, произвести в классе шум и беспорядок. Маша попробовала высказать свои сомнения и вопросы девочкам, учившимся, также как она, географии.

— Вот, есть о чем думать! — вскричала одна из них. — Велено учить, так и учи! Не все ли тебе равно, какая земля?

— Это только с начала книги так непонятно, — заметила другая, постарше, — там дальше пойдут разные моря да земли; название запомнить трудно, зато все понятно.

И девочки заговорили о другом.

Маша вздохнула.

«Нечего делать, — думала она, — буду учить наизусть все, что задают, a когда-нибудь, может быть, и найдется такой умный человек, который все это расскажет и объяснит мне».

Часто приходилось девочке повторять себе это утешение, успокаивать себя этой надеждой. В тех уроках, которые ей задавали, встречалось много для нее непонятного, и учительница давала объяснения в коротких словах, мимоходом, торопясь отделаться от слишком любознательной ученицы. Несмотря на то, Маша училась, училась со всевозможным прилежанием всему, чему могла: она без запинки отвечала целые страницы из учебников географии, грамматики и арифметики, заучивала длинные басни на русском, французском и немецком языках, без устали твердила французские и немецкие диалоги. Она готова была бы учиться и гораздо больше, если бы хватало времени. A времени в ее распоряжении было мало, очень мало. Ирина Матвеевна строго требовала от нее исполнения условия, при котором согласилась отпускать ее в школу. Придя домой и наскоро пообедав, девочка должна была тотчас же садиться за работу и шить до самого ужина. Заниматься поздно вечером было невозможно, так как, ложась спать, мать тушила лампу. Маша готовила свои уроки рано утром, в школе в время часового промежутка между классами, вечером, не доедая своего ужина да в свободные часы по воскресеньям. Если бы в это время она могла заниматься совершенно спокойно, без всякой помехи! Но нет. Ирина Матвеевна продолжала смотреть на школьные занятия дочери, как на пустяки, на дурь, залезшую девочке в голову от жизни в барском доме. Когда Паша, окончив заданную работу, для собственного удовольствия устраивала из остатков материй какие-нибудь замысловатые бантики и галстучки, Ирина Матвеевна никогда не мешала ей.

— Пусть себе девочка занимается, — говорила она, — она хорошее дело выдумала, — и сама исполняла то поручение, какое хотела дать ей. Но когда Маша утром, вскочив с постели, тотчас бралась за книгу, Ирина Матвеевна считала вполне справедливым по самому ничтожному поводу прервать ее занятия.

— Маша, — говорила она, — брось свою книжку, беги скорей к Груше, спроси, как она думает, какие пуговки лучше поставить на эту материю — белые или серые!

— Маменька, да ведь я еще не выучила урока! — робко замечала Маша.

— А, провались они совсем, твои уроки! Важная штука! Беги, беги скорей!

Маша отправлялась к Груше, та долго рассматривала и образчик материи, и пуговицы, поила сестру кофеем, болтала с ней и кончалось тем, что девочка приходила в школу слишком поздно, получала от учительницы строгий выговор и должна была изо всех сил торопиться окончить свою письменную работу, чтобы успеть подтвердить выученный урок. В воскресенье всегда находилось для Маши какое-нибудь дело, отрывавшее ее от книг. То она должна была отнести работу каким-нибудь заказчицам, то починять свое старое белье и платья, то помогать угощать гостей, то идти с матерью на именины к какой-нибудь куме.