Зима больного - [12]

Профессор, внушавший ужас Джироламо и — совсем по другим причинам — всему лечащему персоналу, от ассистента до самого смиренного брата милосердия, был совершенным воплощением врача современного образца: не столько ученого, сколько ловкого и корыстного эксплуататора и собственных способностей, и непомерной доверчивости больных. Лишенный творческого дара, но неплохой хирург, он был более всего наделен психологическим и, если можно так выразиться, политическим чутьем; смолоду насмотревшись на трусость пациентов перед болью и на бессилие и невежество врачей (а это зрелище не менее поучительное), он проникся глубочайшим презрением к людям и пришел к убеждению, что в медицине, как и на любом другом поприще, лучшие средства преуспеяния — это хмурый вид, хорошо подвешенный язык, резкий и уверенный тон, словом, все те внешние признаки авторитетности, за которыми, как воображает толпа, непременно кроются непогрешимое знание и блестящий талант. Профессор был высок и грузен, руки у него были белые, короткопалые, с редкими, но длинными черными волосами; подстрижен он был бобриком, холодные глаза его блестели, нос был крючковат, бородка и усы — острые: настоящая голова мушкетера или инквизитора. Если к этому прибавить резкую и повелительную манеру двигаться, говорить, смотреть, раскатистый добродушный смех, раздававшийся редко, но всегда вовремя и заставлявший поклонников профессора говорить: «Он резок, правда, зато сколько доброты в его смехе!» — то можно составить достаточно полное представление об этом субъекте.

Звук отворяемой двери заставил Джироламо, который, загоняя осколки под кровать, высунулся до пояса из-под одеяла и свесился вниз, почти касаясь волосами пола, живо выпрямиться, оправить простыни и пригладить, насколько возможно, шевелюру, и все это неотрывно глядя на профессора, который в сопровождении Йозефа и ассистента медленно и как будто даже с некоторой осторожностью приближался к больному. Сердце Джироламо яростно билось, от волнения ему не хватало воздуха. Потом он понял причину своего волнения и как по волшебству сразу успокоился. «Сейчас он скажет, чтобы я отправлялся домой, — думал юноша, стискивая зубы, чтобы одолеть подступавшую дурноту, — так как я совершил чудовищный поступок… Я готов повиноваться, готов к любому наказанию — но только поскорее!» Ему хотелось крикнуть: «Скорее, синьор профессор, скорее!» — но он сумел удержаться и только густо покраснел, глядя, как профессор с двумя сопровождающими приближается к нему.

Но профессор, словно нарочно действуя назло Джироламо, ничуть не спешил. Он приблизился, остановился в двух шагах от кровати, иронически покачал головой при виде разбитых тарелок и подноса на полу, потом поглядел на юношу:

— Хорошенькие вещи мне про вас рассказывают!

Джироламо побледнел. «Ну вот», — подумал он, страдая так, что хотелось закричать. Наконец ему удалось произнести дрожащим голосом:

— Если я должен уехать, то прошу вас, синьор профессор, отправьте меня поскорее…

Врач взглянул на него:

— Уехать? Кто вам сказал, что вы должны уехать?

— Но из-за Полли… За все, что я наделал… на нижнем этаже…

Профессор наконец понял.

— Ах, вот оно что! — воскликнул он холодно и подошел вплотную к кровати, сделав спутникам знак следовать за ним. — В этом случае, мой мальчик, вы ошиблись… Поведение больных меня не касается. Здесь не исправительное заведение, а клиника! Мы занимаемся их телом, а не душой, только их телом и даже одною его частью. Я распорядился, чтобы вас больше не возили на первый этаж, вот и все. А что касается отъезда, так вы отсюда уедете, когда мы сочтем это необходимым. — Он повернулся к брату милосердия и с повелительным жестом приказал ему: — Снимите одеяло.

Австрияк повиновался. Обнаженный Джироламо дрожал, мысли его путались, думать он был не в силах; ему казалось, что его уничтожили, и дальше этого ощущения — что его не существует — он пойти не мог. Между тем профессор наклонился и сосредоточенно ощупывал короткими пальцами больное колено. Джироламо смотрел на него, ощущая себя только телом, лишенным воли и разума. Профессор выпрямился.

— Покажите мне снимки! — сказал он ассистенту.

У того под мышкой было несколько металлических кассет. Он вынул три рентгеновских снимка колена Джироламо и протянул хирургу, а тот долго рассматривал их на свет и сравнивал. На первом снимке видно было на черном фоне белесое ядро: коленная чашечка и сочленение берцовой и бедренной кости, все затуманенное и искаженное; на втором негативе эта за-туманенность, это искажение стали меньше, вокруг появилось черное поле; но на третьем снимке туман и искажение были такие же, как на первом, и даже, казалось, немного увеличились. Профессор вернул снимки ассистенту и обернулся к мальчику:

— Вы вернулись к тому же состоянию, в каком прибыли в санаторий… Довольны?

— Какое состояние? — начал было юноша, но собеседник его прервал:

— Думайте о том, как вылечиться! Я бы на вашем месте не стал так наплевательски относиться к болезни. А теперь отправляйтесь на солнце! Йозеф, выставьте его на террасу! — И профессор в сопровождении ассистента вышел, не дожидаясь ответа Джироламо.