Зигзаги судьбы - [9]
Быт у нас был очень простой. Еду готовили на печке, портящиеся продукты хранили на полу за дверью, воду возили из колонки. Я сажала Машу на санки, перед ней ставила флягу, и мы ехали на колонку. Это было место встреч, обмен новостями и сплетнями. Вокруг колонки была скользкая площадка, а под самой колонкой из-за постоянно льющейся воды образовалась большая круглая ванна изо льда, наполненная водой и ледяной шугой. В очередной раз приехав за водой, я разговорилась с женщинами, а Маша колобком крутилась вокруг. На ней была толстая овчиная шубка, шерстяные рейтузы, валенки, толстая вязаная шапка и теплый шарф, закрывающий пол-лица. Было очень холодно. В следующий момент я увидела, что из ванны торчит Машина шапка, а следом всплыла и она. Она так быстро кувырнулась внутрь, что никто даже и охнуть не успел. Вид у Маши был испуганно-удивленный, она даже не плакала. Видимо толстый слой одежды не успел сразу и везде промокнуть. Я выдернула ее из воды, посадила на санки и бегом кинулась домой. Пока мы добежали до дому, Маша превратилась в сплошную хрустящую сосульку. Дома я быстро ее раздела, закутала в пуховой платок, напоила горячим чаем. Она даже не заболела.
Учет следов
Периодически научных сотрудников отправляли на «кукурузнике», маленьком четырехкрылом самолетике АН-2, на учет следов. Пришел и мой черед. Несколько человек во главе со Штильмарком загрузились в самолет, и мы взлетели. Самолет был грузовой, внутри весь железный и мало приспособленный для пассажиров. У каждого иллюминатора к стене было приделано маленькое откидное сиденье на металлической ножке. Мы расселись у окошек и прилипли носами к стеклу. Самолет летел низко, прямо над верхушками деревьев, и на снегу были хорошо видны всякие следы — прошел лось, пробежала лиса, проскакал заяц, набродил и натоптал петли глухарь. Все это нужно было записывать в блокнот. Иногда кто-нибудь просил «повисеть» над следами, чтобы получше рассмотреть. Тогда пилот буквально «вставал на крыло» и начинал наворачивать круги. От неожиданного наклона ножки сидений складывались, и кто-нибудь громыхал на пол. Если просили спуститься пониже, то самолет почти вертикально летел вниз и в последний момент взмывал свечой вверх. Все кишки то поднимались к горлу, то опускались резко вниз. Приходилось крепко держаться за любые выступающие части в самолете, чтобы не улететь со стула. Пилот явно развлекался и упражнялся в искусстве выделывания трюков. Первые минут сорок было очень интересно и даже весело. Потом меня начало тошнить, и, как быстро выяснилось, не только меня. Летали мы таким образом четыре часа. Оставшиеся три с половиной часа все, за исключением Штильмарка, тихо тошнили в пакетики остатками внутренностей. Штильмарк был непобедим. Он что-то все время писал в блокноте, периодически отпуская едкие замечания в адрес бесполезных сотрудников. Мне никогда в жизни не было так плохо. Мир померк, и казалось, что я умираю, и эта пытка никогда не кончится. Когда мы, наконец, приземлились, серо-зеленые научные сотрудники высыпались кучкой в снег и через некоторое время, пошатываясь, медленно расползлись по домам. Я потом три дня лежала в кровати с симптомами сильного отравления и зеленоватым цветом лица. Вестибулярный аппарат полностью вышел из строя. Меня мутило, кружилась голова, знобило, есть не хотелось вообще и жить тоже. Этот учет следов запомнился мне на всю жизнь, и вид «кукурузников» потом долго приводил в дрожь.
Половодье
Наступила весна. Библиотека была разобрана, и мы с Надеждой Константиновной стали вести фенологический дневник наблюдений.
Вскоре выяснилась еще одна интересная деталь: наш дом оказался построен в низине. Началось таяние снега, и вся талая вода стала стекаться к дому. Каждый день уровень воды угрожающе прибывал, а вместе с ней к нашему дому приплывало все, что могло плавать — мусор, размокшие картонные коробки, соседские дрова и большие листы пенопласта, непонятно откуда взявшиеся. Вода дошла до верхней ступеньки крыльца и норовила затечь внутрь. Каждое утро нам надо было выходить из дома и добираться мне — на работу, а Егору — в школу. Я одевала болотные сапоги, сажала Машу на спину и балансируя по ледяному дну, пробиралась к сухому месту. Егор воспринимал все это как большое приключение, и стал использовать листы пенопласта как плоты. Он одевал валенки, сверху натягивал вторую пару болотных сапог, с крыльца забирался на лист пенопласта и, отталкиваясь шестом от дна, отправлялся в плавание. Как правило, все кончалось благополучно. Но иногда лист пенопласта предательски разламывался пополам, и Егор оказывался в ледяной воде, набрав полные сапоги. Это напоминало мне Винни-Пуха, плавающего в наводнение на своем горшочке от меда. Смотря по тому, кто был наверху, этот горшок был то спасательным средством, то чем-то вроде несчастного случая. Дальше начинался мучительный процесс стягивания с Егора сапог — валенки внутри разбухали от воды и прочно присасывались к ногам и сапогам. Потом все это долго приходилось сушить на печке.
Вскоре дно нашего «озера» оттаяло, и вода начала спадать, оставив нам кучу мусора и неплохой запас дров.
Перед вами история взросления дочери знаменитого детского психолога Ю. Б. Гиппенрейтер — Марии Гиппенрейтер.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.