Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [46]

Все протекало нормально, только Угрехелидзе и Шпанко выбивались из режима: первый частил и не держал, второй тянул и передерживал.

Развернулись в колонну по одному и стали отрабатывать основной норматив. По очереди разбегались и прыгали на тренажер, стараясь взведенными затворами попасть в обшитую кожей и лоснившуюся от смазки цель с последующим разворотом на сто восемьдесят градусов.

Тренажер вздрагивал, выпуская отработанный пар и смазку. Закончили тренаж. Продули, почистили и зачехлили тренажер.

Со знаменем и оркестром боевым порядком двинулись в ЗПР для взятия основной цели.

Лес кончился, шли мертвым полем.

У гигантского и совсем пустого свинооткормочного комплекса Козик остановил подразделение и задумался. Детство и юность его прошли на свиноферме, и он не мог равнодушно пройти мимо этого места. Воспоминания сжали его сердце, на глазах появились слезы.

— На колени! — крикнул он.

Опустились, постояли, двинулись дальше.

Вышли к отстойнику. Ветер шевелил траву вокруг струпчатой болячки. Стали обходить, но Козик вдруг остановил. Он посмотрел на своих подчиненных и подумал, что далеко не все из них знают, что такое отстойник свинофермы. Он с неприязнью подумал о тех, кто этого не знает.

— Пройти отстойник! — приказал он.

Нерешительно вошли в жижу. Козик взобрался на монорельс, скользил над отстойником, подбадривал:

— Вперед! За мной! Не робеть, замудонцы!

Сержанты подталкивали, увлекали, тащили за собой отстающих.

В центре отстойника Козик приказал всем присесть и погрузиться с головой.

Погрузились. Тех, кто медлил это сделать, Козик с монорельса поправлял пешней.

Прошли отстойник, почистили затворы, двинулись дальше.

У водокачки развернули знамя. Это было двухрукавное знамя флюгерного типа с байковой подкладкой.

Ветер тут же надул его.

Вошли в поселок, остановились на пустыре.

Блестело битое стекло, на горизонте дымились трубы.

Разведка доложила, что Тонька дома.

— Взвести затворы! Фронтом вперед! Оркестр! — крикнул Козик.

Тонька услышала знакомые звуки марша и вышла на крыльцо.

Войско, блестя затворами, приближалось к ее надувному домику, сделанному из водонепроницаемой серебристой армейской ткани.

Тонька пошла в дом, сняла бандаж, смазалась тугоплавким солидолом и заняла исходное положение.

СТАРУХА И ДУРАЧОК

Майское утро, двор. На лавочке сидит бывшая учительница. Из подъезда выходит Митя из неблагополучной десятой квартиры. На его пиджаке позванивают медали, он щурится от яркого солнца, мечтательно смотрит в крону пушистого клена, загадочно улыбается.

— Время сколько? — спрашивает он.

— Во-первых, Митя, нужно прежде поздороваться, — говорит старуха, — во-вторых, спрашивать о времени нужно так — который час, понял?

— Понял, — отвечает Митя и подергивает плечами, чтобы медали звенели.

— А теперь садись рядом со мной, и мы продолжим наши занятия. На чем мы вчера остановились, на каком вопросе?

Митя напряженно смотрит на старуху, шевелит губами, отвечает:

— На коровах!

— Верно, Митя, молодец! — радуется старуха. — Парень ты вовсе не глупый, только педагогически запущенный, но это уже не твоя вина, это уже вина твоих родителей... Кстати, что за шум был у вас вчера вечером, кто так сильно кричал и страшно стонал?

— Вчера?

— Да, вчера, после программы «Время».

— Это... это... нет, не знаю, — потупившись, отвечает Митя. — Нельзя об этом... а то... а то мне мою идиотскую башку свернут, в канализации утопят, в мусоропровод затолкают...

— Н-да... Ну, хорошо, продолжим наши занятия! Сегодня, Митя, мы поговорим с тобой об индустриализации нашей страны! Тема очень серьезная, будь внимателен! Итак, к концу первой пятилетки...

— А универмаг уже открылся? — встревоженно спрашивает Митя.

— Ну вот, опять ты со своим универмагом! — огорчается старуха. — Ну что ты там потерял, что тебе там нужно?!

Митя снова потупился, молчит.

— Неужели и об этом тебе нельзя говорить? Скажи, не бойся! Я никому не открою твоей тайны!

— Невеста там у меня, — отвечает Митя.

— Ах, Митя, Митя! Да какие там невесты! Эти накрашенные дуры смеются над тобой, издеваются, а ты им веришь!

— Нет... невеста... невеста... поженимся... будем всегда вместе... будем всегда вместе стоять у окна и смотреть на деревья...

И он быстро идет к универмагу, где у него миллион невест в невыносимо коротких юбках...

ЛЕЗГИНКА

Квартира. Детская комната. Игорь за столом монтирует какую-то радиосхему. Лампы, провода, конденсаторы, паяльник, канифольный дым.

За стеной — магнитофонная музыка, возгласы, топот. Там — гости. Игорь, погруженный в любимое занятие, иногда прислушивается к шуму, и на его лице появляется тень тревоги.

Распахивается дверь. В детскую входит мать. Лицо возбужденное, потное.

— Опять ты со своими проводами! — говорит она. — Ну-ка бери баян, сыграй нам что-нибудь! Гости хотят! Николай Иванович хочет!

— Ма, ну некогда мне... есть же у вас там магнитофон...

— То магнитофон, а то баян! Живое дело! Давай, люди просят! Николай Иванович хочет баян послушать!

— Ладно, сейчас, — уныло отвечает Игорь.

Мать уходит. Игорь вынимает из футляра баян, но затем снова садится за стол, продолжает монтировать радиосхему.

За стеной слышен начальственный голос Николая Ивановича: