Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [44]

IX. На этот раз она летит не по горизонтали, а по вертикали. Она стоит в воздухе и резко втягивает в себя ноги, а потом так же резко выбрасывает их вниз, ударяя пятками о пружинящий воздух и взлетая все выше и выше в марганцово-серое небо. Но, даже поднявшись довольно-таки высоко, она все еще продолжает различать тлеющий рядом с урной окурок.

X. И все же она довольна собой: в тот вечер она ничем не выдала себя, не доставила ему такого удовольствия. Хотя почти сразу же поняла. И тем не менее она взяла сигарету, протянутую ей той женщиной, и принялась так оживленно болтать с ними обоими, что он сперва успокоился, а потом начал нервничать и суетиться, предлагая то купить для нее программку, то поменяться местами, чтобы они все трое сидели рядом, то срочно отправиться в буфет и что-нибудь съесть. Но она держалась безупречно и не дала ему возможности откупиться от нее ни программкой, ни буфетом. И беспокоиться о том, чтобы поменяться местами, тоже не позволила: ей абсолютно безразлично, с какого ряда слушать музыку. А если подобная встреча повторится, то она будет держаться еще лучше. Нет, нет, она довольна собой и может себе позволить слушать музыку, не думая о посторонних вещах, не имеющих к музыке никакого отношения. Сейчас, например, она будет слушать по телевизору концерт классической музыки. Она включает телевизор — и диктор, радостно улыбаясь, сообщает ей о том, что, мол, не надо волноваться, ситуация явно улучшается, поскольку в магазинах снова появились стиральные и моющие средства. И после этих слов она наконец-то понимает, почему ей так холодно.

XI. Придурок говорит ей, что у него идея. Он придумал, как отомстить тем двоим. Сейчас он с ней пойдет в чулан, и там они будут целоваться, как и в прошлый раз, а потом поженятся. И он заговорщически подмигивает ей и дергает головой в сторону чулана. Но поскольку на этот раз на ней надето платье именно такого синего цвета, какой она особенно любит, то она легко отталкивается туфелькой от земли и, усевшись на верхнюю ветку клена, оглушительно хохочет, оставив придурка недоуменно искать ее в кустах смородины. Но, наверное, она хохочет слишком злорадно, потому что ветка под ней подламывается, платье свешивается ей на голову и, лягая воздух заголившимися до трусов ногами, она вверх тормашками летит прямо в кучу мусора. И тогда дети накидывают на нее ошейник и, подхлестывая ее сзади прутиком, заставляют доковылять на четвереньках до собачьей будки. «Хорошая, хорошая», — говорят они и, ласково оглаживая ее по бокам, по шелковистой ткани ее любимого синего платья, приделывают к ошейнику большую цепь. А потом ставят перед ней алюминиевую миску с дождевой водой и, подталкивая ее лицо книзу, уговаривают: «Пей, ну пей же». И тогда она вдруг смиряется и под радостные возгласы детей начинает лакать воду. А потом вытягивает передние конечности, кладет на них голову и засыпает. И сны ей снятся радостные и разноцветные.

Анатолий ГАВРИЛОВ [16]

РОЗА

Глухие болотистые леса, осенняя ночь, левое крыло казармы, отдельная комната вольнонаемной поварихи Розы из деревни Глыбоч.

Голые стены, высокий потолок, мутный кривой плафон.

Окно плотно зашторено, дверь заперта на ключ и защелку.

Последние осенние цветы в баночке из-под майонеза.

В комнате холодно — еще не топят.

Роза в кримпленовом платье и капроновых чулках, укрывшись пальто, лежит на койке.

За день на кухне она устала, но почему-то не спится.

Почему-то страшно, и поэтому она не выключает свет.

Здесь она недавно, а до этого работала в своем Глыбоче на ферме.

Единственная подруга в конце августа навсегда уехала в город.

Порывалась и Роза уехать, но как-то не решалась. Может, из-за внешности...

Вот недавно сюда устроилась, в воинскую часть.

Вдруг повезет...

Хотя надежды, конечно, очень и очень мало, почти никакой.

Роза лежит и думает о своем Глыбоче. Это недалеко, в десяти километрах отсюда. Там сейчас сырая осенняя тьма, только окошки светятся. Почти всегда пьяный отец лежит сейчас на кушетке в грязных сапогах и фуфайке, мать еще возится по хозяйству...

А здесь дивизион вышел на вечернюю прогулку: слышны команды, топот, песни.

Тверже шаг!

Слушай, враг!

Страшись ответа грозного!

После отбоя в дверь будут стучаться, но Роза не откроет, так как завтра весь дивизион может узнать, что ночью к ней ходят...

К замполиту вызовут.

Уволят за аморальное поведение, о чем она предупреждалась при устройстве на работу...

А стучаться в дверь и заглядывать в окна обязательно будут, как это было и вчера и позавчера...

И это понятно: дивизион стоит в глухих болотистых лесах, окружен какой-то электрической сеткой, в увольнения их не возят, а женщин здесь, кроме Розы и пожилой замужней штабистки, больше нет...

Ну вот, уже стучат... Роза вздрагивает и натягивает пальто на голову... Может, все-таки спросить, кто стучит, открыть?

Нет-нет, не сейчас, не сегодня...

Вот и за окном уже какой-то шум: кто-то там стоит во тьме, прожигает взглядом штору...

Нет, нужно выключить свет, укрыться с головой и постараться уснуть.

Роза вскакивает, бежит к выключателю, быстро раздевается и ныряет в холодную постель, под пальто и одеяло.