Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [47]

— Ну где же ваш баянист?

— Сейчас, Николай Иванович! — отвечает отец.

Игорь выдергивает из розетки паяльник, торопливо убирает в стол радиодетали.

Дверь распахивается. Отец. Лицо гневное.

— Тебе что — специальное приглашение?! Люди ждут, Николай Иванович ждет, а он здесь, понимаешь, хреновиной занимается! Зря мы учителю платим?! Зря инструмент покупали?! Быстро!

Уходит. Игорь тоскливо смотрит на ненавистный баян. Смотрит в окно. Смотрит в радиосхему. Вдруг что-то осеняет его. Он быстро свинчивает крышку баяна, включает паяльник. Действует быстро, решительно. Лицо вдохновенное, дерзкое...

Зал, стол, гости. Уже наелись, напились, ничего не хочется. На лицах усталость, равнодушие, скука. Самый почтенный гость Николай Иванович вдруг широко, не прикрываясь, зевает. Хозяева в панике.

И тут появляется Игорь с баяном. Поклон гостям. Лицо сосредоточенное, торжественное. Он садится на стул, отстегивает застежку мехов, придвигает пюпитр с нотами.

— О, да он у вас по нотам! — говорит Николай Иванович.

— А как же, Николай Иванович, по нотам! — с гордостью говорит отец. — Лучшего учителя нашли! На дом ходит!

Нотная тетрадь крупным планом: вместо нот — какая-то радиосхема. Игорь напряженно смотрит в «ноты». Губы его шевелятся. Затем его взгляд скользит по столу, закускам, бутылкам, серванту, пышной люстре. Какая-то нерешительность.

— Ну что ты там?! — нетерпеливо спрашивает отец.

Игорь делает глубокий вдох.

— Лезгинка! — отчаянно-громко объявляет он.

Перебирает пальцами клавиши баяна, но звука почему-то нет, зато люстра, будто в театре, начинает медленно гаснуть.

Стол, за которым сидят гости, начинает подпрыгивать.

Стулья с гостями, будто на домкратах, поднимаются к потолку.

Раздвигаются шторы. Распахиваются окна. Звучит какая-то пронзительная сирена.

Из морозной уличной тьмы в комнату врывается прыгающий луч света.

В распахнутое окно влетают снег, цветы, осколки луны, солнца и прочие фантастические предметы.

Медленно вплывает шаровая молния.

Вопли испуганных гостей.

Понимая, что его «лезгинка» слишком далеко зашла, Игорь испуганно переключает какой-то рычажок в баяне и проигрывает свою «мелодию» в обратном порядке.

Люстра медленно зажигается, стол успокаивается, гости опускаются вниз, все фантастические предметы вылетают в окно, окно закрывается, шторы задергиваются.

И теперь Игорь уже играет настоящую лезгинку, но отец, на ходу выдергивая из брюк ремень, с перекошенным от гнева лицом быстро идет к Игорю.

Пальцы автоматически бегают но клавиатуре, а застывший взгляд — на отца.

Аркадий ГАВРИЛОВ [17]

ПРИМЕРКА

Портной надел на него пиджак без рукавов. Булавки впились в тело. Через минуту портной уже забыл о нем и из детской лейки поливал кактус на подоконнике. «Зачем он поливает кактус, — насторожился Иванов, — ведь это растение пустынь». Кактус был похож на бархатную зеленую подушечку для иголок.

— Ну, хорошо, — сказал портной, ставя пустую лейку на подоконник.

— Я согласен, — сказал Иванов тихо.

Портной ловко вытащил булавки и проглотил их. Затем он снял с Иванова пиджак и двусмысленно подмигнул. «Он мне недвусмысленно подмигивает, — подумал Иванов. — Надо дать, но сколько?»

— Три, — быстро сказал портной, глядя куда-то в сторону.

Иванов, конфузясь, достал незаметно из кармана трешку и смял ее в маленький комочек, чтобы можно было положить портному в ухо. Портной уже подставлял большое желтое ухо. «Как будто подслушивает, — автоматически отметил про себя Иванов. — Надо бы записать сравнение».

Портной куда-то ушел и быстро вернулся. Из уха у него торчала вата. «Чтобы не потерять деньги», — подумал Иванов.

— НУ, ХОРОШО! — прокричал портной.

— Что? — испугался Иванов.

— БРЮКИ ПРИМЕРЯТЬ БУДЕМ?

— Нет, нет, — поспешил отказаться Иванов. — Я должен идти. До свидания.

— МИЛОСТИ ПРОШУ! В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ! — что есть силы крикнул портной, хотя Иванов еще не успел выйти из комнаты.

«Сумасшедший», — подумал Иванов и побежал по коридору, натыкаясь на детские коляски и сундуки. На счастье, входная дверь была открыта.

* * *

Писатель Иванов считал себя честным реалистом. Критики считали по-другому. Они обвиняли его во всех смертных литературных грехах, включая нездоровую фантазию, оторванность от действительности, витания в никому не нужных в нашу эпоху эмпиреях и даже воспевание (!) некоммуникабельности. Критики выбивали почву из-под ног у Иванова. Из-за этого он терял уверенность в своих способностях и нервничал...

— Ты представляешь, этот портной какой-то сумасшедший. Поливает из лейки кактус, кричит так, как будто я глухой. Я еле ноги от него унес. Даже брюки не примерил, — рассказывал Иванов вечером жене.

Жена опустила штопку на колени.

— Ну что мне с тобой делать? — воскликнула она горестно. — Ты абсолютно ни с кем не можешь найти общего языка. У тебя какая-то нездоровая фантазия. Ты оторван от действительности. Витаешь в эмпиреях. Ты некоммуникабелен.

— Это неправда, — неуверенно возразил Иванов.

Жена только махнула рукой и снова принялась за штопку.

* * *

На следующий день Иванов, преодолев страх и отвращение, снова пошел к портному.

— Что вам угодно? — вежливо спросил портной, открывая дверь.