Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [186]

Налетел страх кованым волком, проклятой осиной, задрал спину, зашерстил затылок, задергал губешки, затеребил их по лицу, нежной шелковицей всполаскивая — туда-сюда, туда-сюда.

Ресницы оттопорщились — настороже замерли. Юркнул сон с глаз долой в печь холодную, молчаливую. Ни огня, ни соломинки-солнышка на полу, ни мамки, ни папки, ни голоса, ни скрипа — пустой дом. До самого порога пустой. Пустая до потолка, до самой неуглядной паутины, тишина-дрема по углам занавесками обвисла, затаилась, из зеркала в простенке ладится промельком неуловимым — глянуть не моги! — меж лопатками толк-толк.

Налетел страх — прилепился к стеклу вкрадчивым, слезливым дождеюшкой. Тоску серую нагоняет, слабостью по животу елозит, змейкой вокруг ног обвивается, за окно тянет.

Собака с клюкой да медведь с колуном под рваную яблоньку сгрудились, за ствол схоронились, из мокрых листьев глазками поблескивают, ожидают чего-то. Паук Мизгирь прорехи чинил, чинил сетью белой, жемчужной, — недочинил. Плюнул. Уполз на полати, под крышу. «Не доел, так досплю», — лапы от росы отряхивая.

— Ы-ы-ы, — шажок.

— Ы-ы-ы, — полшажка. Далеко до двери, а и за дверью-то что?

— Ы-ы-ы, — то ли — «Я свой», то ли — «Прочь с дороги!» — Ы-ы-ы, — нудит, себя слушает, заговаривает. Подтянул трусы, напоролся на стручок — торчит торчмя, смеется: «Что, страшно?» Двинул его по роже — только пуще затрясся, со смеху лопается: «А ты меня под печь, под печь, зассыха!»

Выскочил за дверь опрометью, через сени, не глядя, наружу, на крыльцо. Куры под навесом толкутся лениво, дождь перестает, воробьи на яблоне хорохорятся. И совсем не темно еще кругом. Дома скользят в сады, блещут крышами. За домами бугор светится. По бугру солнце зелеными полосками перебегает. Над бугром облака выгибаются, кочевряжатся, как мужики с гулянки расходятся нехотя.

По завалинке подобрался к окошку, заглянул внутрь. Вон и стол на месте, и шкаф, и кровать, и печка белеет. И нету никого. Откуда там кому и быть? Жалко, юлу не захватил — вон она, там, под столом валяется. Потоптался. Сел на ступеньки, обхватил колени. Да ну ее, юлу. Скучно только. И прохладно. Вжался в ноги, задрожал глазами. Ну и пусть один! ну и пусть! ну и пусть!..

Забылся — о луже-океане, о красном солдатике в черных лямках на переправе, о зеленой пушистой гусенице-драконе с красным рогом, о сладостной бесконечности всего, которая торчит в нем, согревая до корней волос.

Что ему страх со сна! Деревяшка, полешко новогоднее. Рах...

Старый — новый рах.

Наталья ФОКИНА [82]

КАЛИТКА В НЕБЕСА

Когда я встретила его впервые, он сидел на моем крыльце и строгал дощечку.

— Я к тебе за гвоздями пришел, — сказал он негромко.

Стоял тихий вечер, и деревья над нашими головами слегка покачивались.

— А на что тебе гвозди? — спросила я.

— В небо калиточку делаю.

— А на что тебе в небо калиточка? — спросила я опять.

— Чтобы люди смеялись, — ответил он и продолжил свою работу.

Я вынесла ему гвоздей.

— Пойдем, — говорю, — чаю попьем. С вареньем малиновым.

— Работа не терпит, — говорит он, — небо людей заждалось, а я только первую дощечку строгаю.

— Темнеет уж, — говорю, — ночь скоро. Потерпит, чать, до завтрева небо. Пойдем в дом.

— А нешто в доме ночи нет? Али чайник у тебя вместо солнца, — говорит он и смеется.

Я стою у порога, к двери прислонилась и слушаю его смех. Первые листья как птицы щебечут над головою тонкими, живыми голосами.

Он смеется, и я смеюсь. Стоим на пороге и смеемся оба. Даже говорить не надо.

— А может, тебе и петли на калитку дать? — говорю. — Вон с двери этой снимем, все равно скоро лето.

— Нет уж, — говорит, — дверь ты при себе оставь.

И мы опять смеемся, и пьем чай с малиновым вареньем.

Васька сказал мне сегодня, будто видел его на улице. Будто он шел и раздавал людям цветы, а из рюкзака у него за спиной торчали три выстроганные дощечки.

Я выбежала его искать, а его уж и след простыл. Одна только бабушка с цветочком сидит под деревом.

— Не грусти, — говорит, — дочка, авось и по твоей улице пройдет.

А сама улыбается, да так светло на меня глядит — чистый ангел!

А он и впрямь назавтра на улице моей появился. Выхожу наутро — сидит на крылечке и как ни в чем не бывало дощечку строгает. Весь в лепестках яблоневых и стружках.

Дострогал дощечку и к другим пристраивает — много ль еще осталось. А меня и не видит.

Подхожу и рядом сажусь на ступеньку.

— Здравствуй, — говорю.

— Здравствуй — отвечает, — засоня.

— Нет, — говорю, — не засоня я. Я тебе пироги пекла к завтраку. Без пирогов, как и без небес, люди пропадают. Вот сделаешь ты в небо калиточку, а я на небе пироги печь буду: для людей — с картошкой, а для ангелов — с яблоками. Чать, скоро уж?

— Чать, скоро, — говорит. — Видишь, как яблони цветут в этот год — небо чуют. Слышишь, как птицы поют — им-то до неба рукой подать. Да и пироги твои давно уж небом полны. Аль не чуешь?

Прищурился и на небо смотрит, а глаза блестят из-под ресниц аки солнышко.

— А где твоя калитка стоять будет? — спрашиваю. — Посреди забора али во дворе каком?

— Прямо, — отвечает, — посередь мира стоять будет. А забор тот мы сами и есть. А места не скажу никому, а то придут злые люди и дверь поставят железную, не видать тогда небу калиточки.