Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [18]

— Береги себя, — нежно сказала его жена, моя мать...

Когда вслед за ним и она ушла — я не заметил.

Исчез и Витька Коряков, и тогда я понял: подступила моя очередь... Я вышел на площадь. Толпа уходящих собралась около неработающей церкви, или здания горсовета, или склада винной посуды... Люди жались друг к другу, некоторые крестились, кланялись зданию, и незаметно, вместе со всеми я начал подниматься по ступеням времени. У меня в руке была маленькая эмалированная коричневая кружка, заранее припасенная. И что удивительно — здесь, на лестнице, даже на нижних ступенях я чувствовал запах сада.

Шаг, еще шаг... Идти не тяжело. По рядам стали передавать бумагу, чтоб написали фамилию, имя и год своего рождения. Я написал... Шаг, еще шаг... Еще вверх... Интересно, из чего, из какого материала сделана эта лестница... Уж очень скоро стали люди падать, соскальзывать, срываться, особенно старики. Мне никого не было жаль. Я старался думать, как, может быть, я совсем один поднимусь наверх. И посреди прекрасного цветущего сада Комитет нальет мне что-то в кружку, и это что-то я буду жадно пить в радости и ликовании постаревшего сердца...

БЕЛАЯ ЯХТА

Неудачник спотыкался. И прежде всего об узкую полоску света, пробивавшуюся между жизнью и смертью.

Свинцовые подошвы его ботинок притягивали всякие несуразности, вроде гвоздей и городских сплетен. А неудачник хорохорился: в уме моем зеленя пшеницы поднимаются гуще, чем у вас на полях... А ночь набивает мою подушку жаркими львятами, и к утру они вырастут в настоящих львов... О, если бы... Неудачник поднимает глаза к небу, а потом опускает их к земле, да так неловко, что шляпа падает с головы, летит в какие-то тартарары — оттуда разве достать? И если в средние века кто горшок с помоями выливает со второго этажа, то обязательно ему на голову. И во все времена если где стреляют, то пуля обязательно попадает в неудачника. И он уходит, мертвый или живой, да нет, живой. Множество способов перепробовал неудачник, как перебраться в иной мир: кидался под гусеницы танков во время больших и малых войн и военных маневров, участвовал в тайных заговорах, которые были обречены... Неудачнику всегда чуть-чуть везло. И в далеких глубинах души ему чем-то нравилась жизнь.

Однажды ночью его разыскал генерал-лейтенант Рукавишников с револьвером на правом боку. Неудачник лежал на холодеющем песке пустыни.

— Вы пришли ко мне? — спросил он.

— К вам. Встать, когда с вами официально разговаривают.

Неудачник вскочил, отряхивая песок с одежды.

— Вы Вечный жид? Давайте чистосердечно. Люди хотят наконец знать правду.

— Вообще-то меня зовут Сергей Сергеевич...

— Жаль, — и генерал-лейтенант четко, по-военному повернулся и пошел прочь.

— Гражданин начальник, — опомнился Сергей Сергеевич. — Ну хоть арестуйте меня, сошлите на Колыму, а?

— Где ж вы раньше были? — донеслось до него. — Сейчас у нас другие времена.

— Неудачник я, — подумал Вечный жид. — Черт меня дернул сказать, что я Сергей Сергеевич. Это ведь только по паспорту...

Пора бы теперь описать внешний вид Вечного жида, его грустный облик с противоречивым отблеском надежды. Но зачем? Посмотрите внимательно на меня. Изо всех сил всмотритесь в меня, а может... и в себя. И уж там, на заднем фоне, как на старинных фотографиях, вы различите нарисованную белую яхту Вечного скитальца.

КУКОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

Николай забавлялся с детства игрою в тряпичные, лоскутные куклы. Куклы росли вместе с ним. Их стеклянные глаза тянули его к себе, вбирали все больше и больше от его жизни.

Трудно сказать, в какой момент это случилось, но среди цветастого праздника они стали подкидывать Николая, укачивали его. Его целовали, одновременно выкручивали ему руки. Испуганный, он молил их о пощаде.

Как трудна дорога расплаты. Расплаты за что? Он не знал, в чем же его вина. Куклы толкнули его на эту дорогу. И каждый раз, как он пытался свернуть, нырнуть в кусты, броситься с моста в воду, тряпично-цветастая жизнь не отпускала его.

— Дайте мне утонуть, — просил Николай. — Сожгите меня.

Однажды он увидел костер впереди. Встав на колени, перекрестившись, Николай смотрел на огонь. Потом поднялся и пошел. Ринулся с головой. Но вместо обжигающих языков пламени опять начался кукольный цветастый праздник. Куклы раздирали его. И вновь соединяли.

Он не завыл от тоски. А подумал: так мне и жить, может быть, я обрету хоть какой-то покой. Но и этого не получилось. Слава Богу, хотя бы в душе он мысленно еще порывался бежать от пестрой кукольной жизни.

ДЫРКА В НЕБЕ

Худенький жеребенок, подрагивая нежной кожей, потянулся ко мне. Рыжей пеной он вдруг кинулся из моих детских игрушечных воспоминаний, и мне стало зелено и просторно.

Я побежал вместе с жеребенком. Мы бежали сквозь огонь, но огонь жалел нас. Нестерпимость и жестокость оставались где-то позади, а впереди открывалась такая картина, что хоть стой, хоть падай.

Сергей-то Николаевич падал. Вставал и падал, потому что на него наскакивал, размахав крылья, цветастый петух. Он с лета бил Сергея Николаевича железным клювом, при этом успевая напевать:

Ах ты, сукин сын, камаринский мужик,

Снял порточки да по улице бежит...