Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [17]

Ударные вдруг взбунтовались.

Но я уже был властелином звуков, гладил цветы пижмы, все ближе и ближе подходя к исповеди.

Шепот:

— Прости, душа. Прости меня там, прости, что потревожил тебя, прости, если сможешь.

Флейта насмешничала: чертила всякие чертовщинки.

Горящий глаз скрипки смотрел на нас.

ДОМ ИЗ ДОЖДЯ

Она жила в доме из дождя. Дом из крупных капель дождя — летнего. Сочные капли впивались в землю, как стрелы. Лицо ее расплывалось, поэтому я не очень хорошо его помню. Я ошивался около дома, около ее дома, я протягивал к ней руки и натыкался на дождь. Казалось, так просто было позвать ее на улицу. Но тут гуляли мои мечты, и, если б я не постеснялся этого слова, они были похожи на эльфов.

Разве мы знаем себя? Мне хотелось бежать и внутрь себя, и вверх, и вниз — во все стороны. Меня тянуло к ней.

Этот магнитный камень лежит здесь уже сотни, тысячи веков назад.

Откуда я пришел и куда я ушел — я не знаю.

Я ее встретил в библиотеке, в читальном зале. Вся эта обстановка: книги, мысли, заключенные в них, которые нависали над нами как тучи. Самое прекрасное, что я не знаю, как ее зовут, и могу воображать ее судьбу, как хочу. Читальный зал рождает во мне ощущение полета, когда я выхожу на улицу, и это чувство надо разделить с кем-нибудь.

— Простите, — сказал я ей, — у меня полетное чувство. Не знаю, как у вас. Я видел вас в читальном зале. Мне, конечно, очень хочется спросить, чем вы занимаетесь, кого любите или не любите.

Она посмотрела на меня внимательно.

— Вы ошиблись, — сказала она.

— Не понимаю, как я могу ошибиться, если вы рядом.

— Хорошо, вы хотите меня увидеть? — спросила она.

— Да, но не в библиотеке.

— Я поняла. Приходите ко мне домой.

— А где ваш дом?

— О, его легко найти. В первый же летний дождь вы найдете его.

Прошло сколько-то времени. Я не знаю счета минутам, часам. Я знаю только, что время прокладывало дороги внутри меня. Я вспоминал поля и леса; все, что было просторно, не суетно и тихо. Потом раздался звук первых капель. Я протянул руку. Капли плющились, искрились. И тогда я сказал: «Пора!»

Я вышел на улицу, дождь усиливался. И тут я почему-то подумал, что я никогда не найду ее дом. Особенно после того случая, когда на меня чуть не наехала машина, а шофер остановил машину, открыл дверцу:

— Ты что, ты совсем? Ведь дождь.

Да, дождь. Я шел под дождем. В это трудно было поверить, но я увидел ее дом, дом из дождя. Из кривых линий дождя. Не дом, а небольшой домик. Труба, крыша, стены, окошко.

Я постучал в окно, крикнул:

— Я тебя нашел. Я тебя все-таки нашел!

Этот камень-магнит и притянул меня к ней. Трудно передать мое чувство. Мне казалось, что мы будем опять теми двумя существами, которые населили землю.

И то, что земля населена уже, — неважно. Главное, чтоб начинать все сначала.

Но и это — неважно. Главное, чтоб не было ваших стен из железа, бетона, камня, дерева.

А будет пусть только ее дом. Она крикнула мне:

— Там дверь, входи!

Я дернул на себя дверь. И на меня обрушились потоки дождя. «Вот он, потоп», — подумал я.

Когда я пришел домой, то узнал, что отец и мать мои уже умерли, что на земле было много горя и страданий, что я уже немолод, почти старик.

Потом я переоделся. Я кому-то позвонил. И мне кто-то позвонил. Я вышел на улицу — было солнышко, людно, и я незаметно растворился в толпе.

ВВЕРХ — ЗА ТИШИНОЙ

Время распределялось так: ступенями, и по ступеням шаг за шагом, шаг за шагом... Но ступени не то что каменные, а не поймешь, из чего сделаны, кое-где и скользкие, так что нога норовит соскочить, и полетишь за милую душу в бесконечность — это тут запросто. А зачем мы поднимались, тоже не определишь, причина какая — вроде надо... и еще — слух, весть нам была — там, в этой временной высоте — исключительная радость: разлита тишина. Уж не знаю, в чем она там разлита и как содержится, но говорят, будут всем давать. Даже исключительно без всяких денег, а просто кто чего захватит: кувшин, ведро — пожалуйста, только до верха дотащись, до самого верха.

Там, говорят, сад хороший, яблоневый или грушевый, точно никто не видел. И будто посреди сада заседает сам Комитет, который и распоряжается насчет выдачи... В детстве мы мечтали не о тишине, а о хлебе насущном, который был плохо испеченный. Из крапивы. И в него добавляли конского навоза. Хлеб вяз на зубах, застревал в горле, но уже тогда ступени времени тревожили нас.

Мой товарищ, Витька Коряков, у него еще тогда была собака, похожая на лайку, только очень маленькая, и мы с ней играли, ее звали Тобик. И Витька Коряков говорил, что он обязательно отправится туда, по этой лестнице, как только подрастет, потому что маленьким не добраться, — столкнут вниз. Мы знали, что многие срывались, соскальзывали и исчезали в бесконечности. Но Витька очень хотел и меня подбивал, укреплял мое сердце надеждой. Наигравшись с Тобиком, мы приваливались к забору и мечтали насчет сада. Сладость тишины мы чувствовали на губах и не говорили о тех, кто исчез в бесконечности.

Вечерами в пыльном городском сквере играла музыка, но не настоящая, а просто люди вместе мычали про себя, и оттого получалась музыка. Здесь, в городке, все было ненастоящим — дома, заборы, улицы... даже родители. Я, конечно, сомневался, что отец — это мой отец, а мать действительно гладит меня по голове, ласкает меня, своего сына. Я верил только в Витьку Корякова и собаку Тобика, уж не знаю почему, а верил. Однажды ненастоящий мой отец сказал: «Ну, значит, я пошел». Я не заплакал, хотя я как-то к нему привык и мне было горько. Он надел военную шинель, будто уходил на войну, а не в бесконечность... Но я-то знал, и его жена, моя мать, тоже знала.