Жужукины дети, или Притча о недостойном соседе - [19]

И тюк, тюк...

— За что?! — вопил Сергей Николаевич. — Мне в войну было только два годика. Как же я мог чего смыслить?

Петух не унимался, стараясь вдарить покрепче, да в голову, да в самое темечко.

— Если земля гибнет, дак я при чем? — защищался, в том числе и руками, Сергей Николаевич. — Я человек маленький, всю жизнь в труде... У меня теперь младшей внучке два годика... — И заорал: — Помилосердствуйте...

Петух, может, внял, или увидел кур, или еще по какой причине отступил, хотя самое начало песенки все же выкрикнул:

Ах ты, сукин сын...

Сергей Николаевич встал, оглянулся, почистил одежду и прилично пошел, помахивая руками: туда-сюда, туда-сюда... И в этот момент я увидел на розовом облаке бабу Фросю, сильно пригорюнившуюся.

Я ее спросил:

— Опять зять Володька напился, что ли? Ох и кризисный мужик.

Она не ответила. Скорей всего, не захотела услышать.

— Баба Фрося, ты ведь знаешь, как я тебя любил. И деревню Кочергино, среди леса упавшую. Может, это была моя самая сильная любовь.

Она долго на меня посмотрела, шепнула тихо:

— Зачем про это говорить?

— Прости. Я после твоей смерти там был. Все быльем поросло, да кустарник из леса полез. Остался один дом — окна выбиты, крайний, у ручья. В том доме я застал пастухов — двух парнишек с транзистором.

А на розовое облако дунул ветер, и оно пошло, пошло вместе с другими облаками. Где ж ты, огненно-фиолетовый огонь? Лизни мне душу, успокой, ради Христа.

Ушли облака. И осталась дырка в небе. Мой рыжий жеребенок скаканул, но не выдержали тоненькие ножки. Не попал. Тогда я уж сам устремился. И когда вылез наружу, было совсем тихо. Среди прочей травы поднимались невзрачные желтые мелкие цветки забудь-травы. Я встряхнул головой и поскакал в свое стойло.

ЛУЖА

Осенняя лужа моего детства проснулась. Ее молочные зубы улыбнулись мне в нежной улыбке:

— Ну что ж ты, парень? Чего ты тянешь — вот луч солнца, в осенние дни такая редкость. Не медли, пока еще там, наверху, есть за что уцепиться, пока летят птицы над твоей седой головой.

И я подумал, что вся моя жизнь могла измениться, если бы тогда, много лет назад, я решился спуститься на дно моей осенней лужи. Она была совсем недалеко, за нашим домом-бараком, набитым запахом керосина и мокрых пеленок, жутчайшей теснотой, из которой пробкой выбивало и меня, и моего друга, одного со мной возраста, маленького роста татарского мальчика Коляню. В луже мы, стоя по разным ее краям, пускали кораблики. Сколько раз в течение жизни лужа приходила ко мне в моих снах, играла глубиной, таинственностью, прощалась со мной, как бы окончательно, навсегда, и вновь возникала.

И теперь я снова ясно ее увидел в этот прозрачный осенний день. Луч солнца блеснул, и я, ухватившись и сплетя ноги вокруг него, устремился вниз, мгновенно преодолел границу этого мира и оказался на небольшой площади.

Луч как-то незаметно выскользнул, а ко мне уже ковылял человек, одетый в неизвестную мне, но явно военную форму.

— Здравствуйте, — сказал я.

Инвалид, сильно припадавший на правую ногу, не ответил на приветствие, а хмуро предложил:

— Пошли за мной.

Теперь я уже разглядел: все дома вокруг площади были из грязи. Мы направились к маленькому помещению с двумя ступеньками и надписью: «Таможня».

В крохотной комнатушке за столом сидела женщина неопределенных лет.

— Ценности есть? — спросила она, не поднимая головы.

— Воспоминания.

— Оставьте их себе. Вы командировочный?

— Нет.

Все это она тщательно записывала в толстую тетрадь.

— На сколько к нам?

— Трудно сказать: на минуту, на час...

— Цель прибытия?

— Ищу свое детство. То, что...

— Хватит. Идите.

Я бродил по городу мимо домов из грязи. Вошел в один из них. За столом сидела семья: дед, отец, мать и мальчик.

— Заходите, заходите, — сказал дед. — Мы вас ждали.

— Меня?

— Вы ведь часть нашей жизни, между прошлым и прошлым.

— А разве у вас нет будущего?

Никто не ответил.

У меня вертелось на языке: «Скажите, а вы не мертвые?» Но не решился, а вместо этого спросил:

— Нет ли тут барака из моего детства? Я бы его сразу узнал.

— Леша, проводи, — сказала женщина.

Мальчик послушно вышел из-за стола. Мы довольно быстро оказались рядом с длинным зданием.

— Коляня! — позвал я.

Из дверей вышел мальчик. Он никак не напоминал Коляню.

— Если вам хочется, так меня и зовите.

— Ладно, ребята, уходите, — сказал я Леше и тому... Ноги меня плохо держали, грязь обволакивала меня. Я сел и потерял счет времени. Смутные картины прежней жизни проплывали перед моим внутренним взором, в них вплетались звуки, как сверкающие нити, но ничего определенного. Когда я очнулся от воспоминаний, то понял, что мои руки лепят из липкой грязи дом. Я работал все интенсивней над постройкой своего дома. Когда дом был более или менее готов, я направился к таможне. Встретила меня все та же женщина.

— Я остаюсь.

Она кивнула:

— Ваше имя, отчество, фамилия, а также запишем дату и год вашего поселения здесь навечно.

Я С ТОБОЙ, ДЖО

Кафе-стекляшка, глаз стеклянный. Затертый, запотевший и затуманенный. Рядом железная дорога и шоссе.

Мы живем здесь отдельно, но и все вместе. Кучей, так привыкли. Еще бы нам пивка! Пепел папирос сыпется в тарелку, где лежит кусок недоеденной селедки.