Жуткие чудо-дети - [7]
— Ваше преподобие, прошу простить меня за беспокойство, — проговорила Мелинда прерывающимся голосом, — но я нахожусь в большом затруднении.
— Дитя мое, смело открой мне все, что тяготит твою душу, — отозвался каноник.
— Дело в том, что я, — проговорила Мелинда, — я испытываю отвращение к некоторым божьим тварям, особенно к склизким.
— Что ж, не очень похвально с твоей стороны, — заключил преподобный отец. — И это все, в чем тебе хотелось покаяться?
— Почти, — призналась Мелинда, и на губах ее тут же появился малюсенький головастик.
Вполне удовлетворенная своим экспериментом, она повесила трубку. Было ясно — полуправда имела менее тяжкие последствия, чем наглое вранье. По всей очевидности, размеры жабы напрямую зависели от калибра каждой отдельной лжи. Экспериментальные данные следовало в дальнейшем, разумеется, уточнить и систематизировать, но в настоящий момент Мелинда была вполне удовлетворена результатами и решила ими пока ограничиться.
Не подлежало сомнению — впредь от нее требовалась предельная честность и во избежание неприятных последствий ей отныне придется тщательно взвешивать каждое слово. Безусловно, это проще сказать, чем сделать. Вообще не раскрывать рта тоже ведь невозможно. Но известная мудрость «Слово — серебро, молчанье — золото», без сомнения, становилась теперь основным правилом поведения.
Хотя Мелинда и старалась всячески скрыть от матери горькую правду, но некоторая подавленность дочери все же не утаилась от глаз миссис Милфорд. Вместо того чтобы, как прежде, оживленно болтать с подружками или знакомыми, заходящими к ним в гости, Мелинда теперь все больше помалкивала. Когда же с вопросом обращались непосредственно к ней, то прямота ее ответов порой далеко выходила за рамки вежливости. «Дурацкое предложение!» — бросила она, к примеру, когда мистер Мёрдок, один хороший приятель матери, спросил, почему бы ей не сходить после обеда в кино, а он бы, ясное дело, не стал скучать с ее матерью.
И в школе все шло уже не так хорошо, как раньше. Там только теперь и говорили, что о неслыханных дерзостях Мелинды. Никто не мог понять почему, когда в школьной столовой на обед раздали такие аппетитные сосиски в тесте, она вдруг бросила тарелку повару прямо в лицо, и все из-за того, будто кто-то сказал, что блюдо это называется «toad-in-the-hole» — «Жаба в норе». Часто на самые безобидные вопросы поступали от нее совершенно возмутительные ответы. Так что даже мистер Мюллер, добрейшая душа среди всех учителей, и тот не удержался от мягкого упрека в ее адрес.
— Откровенность, — заметил он, — черта, безусловно, похвальная, если, конечно, знать меру! — Реакция ее школьных товарищей подобной деликатностью не отличалась.
И нескольких примеров будет достаточно, чтобы наглядно продемонстрировать, в каком отчаянном положении оказалась Мелинда. Когда однажды Молли Макгифферт захотела узнать, нравится ли Мелинде ее новая прическа, то услышала от нее: «Крысиное гнездо какое-то!» Минни Муллок повезло не больше, когда она поинтересовалась у Мелинды, почему та не хочет прийти к ней на день рождения. «С тобой ужасно скучно, Минни», — последовал короткий ответ. При этом Мелинда никого не хотела обидеть. Она просто боялась, что ей опять придется расплачиваться каким-нибудь головастиком, решись она на благонамеренную ложь. Очень скоро у нее даже выработалась привычка прикрывать рукой рот, на случай, если вдруг ненароком заболтается или отступит от правды — хотя бы на волосок. Разумеется, не так-то легко было удерживать на языке малюсенькое резвое существо, пока не останешься одна и не сможешь наконец его выплюнуть. Но это все же лучше, чем потом терпеть язвительные шуточки своих одноклассников.
Мелинда между тем подросла и расцвела, и ее юное очарование не могло не пленять воображения молодых людей. Морис Мевс был самым настойчивым из ее ухажеров, и, разумеется, нисколько не сомневался, что и она питает к нему столь же нежные чувства. Прогуливаясь с ней как-то по парку, он вдруг остановился, признался ей в любви и решительно перешел в наступление. Когда после первого неловкого поцелуя он пожелал узнать, любит ли и она его, Мелинда не могла дольше молчать.
— Я ничего против тебя не имею, — ответила она абсолютно искренне. — Только вот твой писклявый голос, и волосы, которые у тебя из ушей растут, и запах изо рта — я просто не выношу.
Очень скоро перевелись в округе желающие за ней поухаживать. Даже пылкая юношеская любовь не в силах была побороть то страшное проклятие, которое наслала тетушка на Мелинду, когда та была еще совсем ребенком.
Несмотря на все эти неприятности у Мелинды со временем проснулся интерес к тому классу животных, с каким по воле судьбы она оказалась так тесно связана. Ее разрозненные знания об амфибиях, которыми она была обязана скорее жизненным перипетиям, нежели серьезным занятиям, нуждались в научной систематизации и строгой теоретической базе. К радости своего учителя естествознания она делала большие успехи в биологии, и для ее матери не стало неожиданностью, когда Мелинда, поступив учиться в Кембридж, выбрала своей главной специальностью зоологию.
В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.
Рубрику «Мистификатор как персонаж» представляет рассказ известного чешского писателя Иржи Кратохвила (1940) «Смерть царя Кандавла». Герой, человек редкого шарма, но скромных литературных способностей, втайне от публики пишет рискованные эротические стихи за свою красавицу жену. Успех мистификации превосходит все ожидания, что заставляет рассказчика усомниться в литературных ценностях как таковых и еще во многом. Перевод и послесловие Нины Шульгиной.
На перевоплощение в чужой стиль, а именно этим занимается испанка Каре Сантос в книге «Посягая на авторство», — писательницу подвигла, по ее же признанию, страсть к творчеству учителей — испаноязычных классиков. Три из восьми таких литературных «приношений» — Хорхе Луису Борхесу, Хулио Кортасару и Хуану Рульфо — «ИЛ» печатает в переводе Татьяны Ильинской.
В рубрике «Классики жанра» философ и филолог Елена Халтрин-Халтурина размышляет о личной и литературной судьбе Томаса Чаттертона (1752 – 1770). Исследовательница находит объективные причины для расцвета его мистификаторского «parexcellence» дара: «Импульс к созданию личного мифа был необычайно силен в западноевропейской литературе второй половины XVIII – первой половины XIX веков. Ярчайшим образом тяга к мифотворчеству воплотилась и в мистификациях Чаттертона – в создании „Роулианского цикла“», будто бы вышедшего из-под пера поэта-монаха Томаса Роули в XV столетии.
В рубрике «Мемуар» опубликованы фрагменты из «Автобиографии фальсификатора» — книги английского художника и реставратора Эрика Хэбборна (1934–1996), наводнившего музеи с именем и частные коллекции высококлассными подделками итальянских мастеров прошлого. Перед нами довольно стройное оправдание подлога: «… вопреки распространенному убеждению, картина или рисунок быть фальшивыми просто не могут, равно как и любое другое произведение искусства. Рисунок — это рисунок… а фальшивым или ложным может быть только его название — то есть, авторство».