Смерть царя Кандавла

Смерть царя Кандавла

Рубрику «Мистификатор как персонаж» представляет рассказ известного чешского писателя Иржи Кратохвила (1940) «Смерть царя Кандавла». Герой, человек редкого шарма, но скромных литературных способностей, втайне от публики пишет рискованные эротические стихи за свою красавицу жену. Успех мистификации превосходит все ожидания, что заставляет рассказчика усомниться в литературных ценностях как таковых и еще во многом. Перевод и послесловие Нины Шульгиной.

Жанр: Современная проза
Серия: Иностранная литература.Журнал 2013 №04
Всего страниц: 17
ISBN: -
Год издания: 2013
Формат: Полный

Смерть царя Кандавла читать онлайн бесплатно

Шрифт
Интервал

Иржи Кратохвил

Смерть царя Кандавла

Часть первая. Царъ Кандавл

Мы стоим под раскрытыми зонтами перед крематорием и ждем. То и дело подъезжают машины, паркуются у цветочного киоска, и мы вскоре превращаемся в толпу черных зонтов. Вот-вот втиснемся в траурный зал, однако я знаю, что почти никто не войдет туда ради покойного.

Я смотрю в том направлении, где стоит Сватава. Зонтов там особенно много — нависая один над другим, они образуют непроходимую черную массу. И все-гаки… Если бы кто-нибудь из провожающих попытался припомнить, когда впервые увидел Сватаву, вскоре ставшую тем, кем она стала, то с изумлением должен был бы признать, что, пока Людвик не женился на ней и не ввел ее в общество, никто из них и не ведал о ее существовании. Она вынырнула внезапно, как затянутая тучами луна, и утопила все вокруг в своем сиянии. И все мы, неуклюже плавая в этом сиянии, обрели тот мертвенно-бледный вид, какой присущ разве что лунному ландшафту.


Сватава безусловно была красива, но своей, как говорится, неземной красотой она в значительной мере обязана Людвику. Хотя тут и моя немалая заслуга. А поскольку история, которую я хочу рассказать, в основном о красоте, я хотел бы прежде, чем ее начать, позволить себе небольшое отступление. Отступление о подлинной красоте, в лучах которой Сватава всего лишь провинциальная красотка, какие на деревенских лотереях вручают победителям главные призы.

Но так ли это на самом деле? Не пытаюсь ли я сейчас принизить то, что столь повлияло на мою жизнь и в силу скопившихся обстоятельств, привычных символов и неувядаемых мифов превратилось почти в травму, которой я упорно сопротивляюсь, но глубина которой все больше затягивает меня?

И если это так, мое небольшое отступление здесь вполне уместно, ибо вкратце раскрывает то, о чем я поведу свой рассказ. Хронологически отступление предваряет самое историю всего на несколько месяцев, но по сути — на целую вечность. Это то, что одновременно далеко и совсем близко. И как раз то, с чего я хотел бы начать.


Когда три года спустя после окончания университета я получил место в психиатрической клинике при больнице «У святой Анны», я был в Брно одним из первых, кто пытался при лечении невротиков применить групповую психотерапию, используя методы психодрамы Якоба Морено[1]. Пусть я и не преуспел в этом деле — единственный психолог среди психиатров, я не имел ни достаточного простора для практики, ни надлежащего авторитета, — зато приобрел определенную, хотя и несколько сомнительную, репутацию. Иными словами, я стал своего рода Парацельсом среди Менделеевых, ученых, как говорится, от Бога.

И в то время как Менделеевы ездили на конференции, активно публиковались в специальных журналах и являли собой истинных церемониймейстеров в святыне науки, мне открылись двери в святыню искусства. А ею в середине шестидесятых годов было «ателье» популярного эстрадного актера по имени Эвжен.

Его «ателье» помещалось на чердаке многоквартирного дома на Хлебном базаре, где по средам вечером собирались все те, кто что-то значил, или вернее хотел значить, в художническом мире Брно. Это была большая деревянная ротонда, которая прорезала крышу и, возвышаясь над ней, словно башня под куполом, походила на сильно раздутый фаллос, разглядывавший со своей высоты Хлебный базар.

Это моя башня из слоновой кости, пояснил мне Эвжен, когда мы, задрав головы, стояли перед домом. С той только разницей, что она не из слоновой кости, а из чего-то поинтереснее. Сам увидишь.

На пятом этаже, куда мы поднялись на лифте, за железной дверью находился чердак, просторный, как привокзальный зал, и посреди него цилиндр ротонды, гудевшей точно пчелиный улей. Через выгнутую дверь мы вошли в полумрак, в котором утопала стайка брненских актеров, актрис, художников и литераторов — все они сидели на полу на подушках, с рюмками в руках.

Дамы и господа, хватит совокупляться, я зажигаю купол! Кто-то запротестовал, Эвжен подождал немного — и вдруг свершилось! В куполе загорелось несколько сильных прожекторов, и ротонду залило таким агрессивным светом, что я закрыл глаза. А когда открыл их, увидел стены, обклеенные вкруговую огромными фотографиями. Девичья обнаженная модель в самых непристойных и откровенных позах. Причем такой сверхъестественной величины, что ее огромные интимные части тела — от пола до самого верха купола — могли ошарашить кого угодно. И в ярком свете прожекторов эти изображения казались колоссальными мифическими фигурами, затопленными материками, древнейшими потоками излившейся лавы, потрохами богов или абсурдно-огромным сакральным рисунчатым письмом.

Что с тобой? — с улыбкой спросил Эвжен. Ничего, ответил я. Эвжен выключил свет, а я посидел еще немного, потом извинился и исчез, чтобы уже никогда там не появляться.

Я прошел скверик на Хлебном базаре, сел в первый подошедший трамвай и поехал неведомо куда. Шок от увиденного не проходил. Девушку на стенах ротонды я узнал мгновенно: это была Яна Оссендорф, которую последний раз я видел восемь лет назад.

С Яной мы учились в одиннадцатилетке на Антонинской улице, и в последние каникулы (между аттестатом зрелости и университетом) вместе со школой отправились на уборку сена куда-то на Шумаву. Кончались пятидесятые, нам было по семнадцать, и перед возвращением домой мы решили устроить в местном трактире что-то вроде репетиции выпускного вечера. Собрались четыре выпускных класса — Яна была из «D», я из «В», — и мы танцевали под маленький бакелитовый приемник, стоявший на пивной стойке. В зале пахло пивом, снаружи несло навозом и сыпались падучие звезды. С Яной хотели танцевать все ребята подряд, но я, улучив минуту, все же успел сказать ей, что нам надо поговорить и что я подожду ее у трактира на улице. Там среди навозных лепешек и падучих звезд я простоял более часу, но Яне попросту было плевать на меня. Ранним утром следующего дня нас отвезли на грузовике на вокзал, потом мы ехали с ней в разных купе и больше уже ни разу не виделись.


Еще от автора Иржи Кратохвил
Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

Роман популярнейшего чешского писателя Иржи Кратохвила «Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер» недаром имеет подзаголовок «роман-карнавал». Через судьбу главной героини, которая, родившись в 1900 году, проживает весь XX век, автор-постмодернист показывает — порой крайне гротескно — пестрый калейдоскоп событий современной истории. Перед читателем проходит длинная вереница персонажей, как вымышленных, так и исторических (последний австрийский император Франц Иосиф и первый чехословацкий президент Томаш Масарик, русские революционеры Ленин и однофамилец героини Троцкий, позже Гитлер и Сталин…) Соня Троцкая-Заммлер не собирается умирать и в начале XXI века: ей еще предстоит передать людям наших дней важное послание от мудрейших людей позапрошлого столетия, некогда вложенное в нее знаменитым доктором Шарко.


Рекомендуем почитать
Стихотворения в прозе

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Вернуть Онегина

Перед вами карманный роман, числом страниц и персонажей схожий с затяжным рассказом, а краткостью и неряшливостью изложения напоминающий вольный дайджест памяти. Сюжет, герои, их мысли и чувства, составляющие его начинку, не претендуют на оригинальность и не превосходят читательского опыта, а потому могут родить недоумение по поводу того, что автор в наше просвещенное время хотел им сказать. Может, желал таким запоздалым, мстительным и беспомощным образом свести счеты с судьбой за ее высокомерие и коварство? Или, может, поздними неумелыми усилиями пытался вправить застарелый душевный вывих? А, может, намеревался примириться с миром, к которому не сумел приладить свою гуманитарную ипостась?Ни первое, ни второе, ни третье.


Россия против Наполеона

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Золотой век Екатерины Великой

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


В поисках праздника

Мой рюкзак был почти собран. Беспокойно поглядывая на часы, я ждал Андрея. От него зависело мясное обеспечение в виде банок с тушенкой, часть которых принадлежала мне. Я думал о том, как встретит нас Алушта и как сумеем мы вписаться в столь изысканный ландшафт. Утопая взглядом в темно-синей ночи, я стоял на балконе, словно на капитанском мостике, и, мечтая, уносился к морским берегам, и всякий раз, когда туманные очертания в моей голове принимали какие-нибудь формы, у меня захватывало дух от предвкушения неизвестности и чего-то волнующе далекого.


Испытание

Жизнь… Она такая непредсказуемая, никогда не знаешь, что ждёт тебя за поворотом. Победа или проигрыш, правда или ложь. В наше время между ними уже практически стёрты грани. Одно не может существовать без другого. Но нельзя сказать, что это плохо. Всё в жизни переплетено, и во всём есть определённый смысл.Кто такой шпион? Бездушная, жестокая машина, которая живёт тем, что работает на одних людей и предаёт других. Но кто-нибудь задумывался, что этот шпион чувствует, что творится в его душе.В этом произведении описывается жизнь одной шпионки, её мысли, чувства.


Пасека

Геннадий Александрович Исиков – известный писатель, член Российского Союза писателей, кандидат в члены Интернационального Союза писателей, победитель многих литературных конкурсов. Книга «Наследники Дерсу» – одно из лучших произведений автора, не зря отрывок из нее включен в «Хрестоматию для старшего школьного возраста „Мир глазами современных писателей“» в серии «Писатели ХХI века», «Современники и классики». Роман, написанный в лучших традициях советской классической прозы, переносит читателя во времена великой эпохи развитого социализма в нашей стране.


Плотник и его жена

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Третий номер

Новиков Анатолий Иванович родился в 1943 г. в городе Норильске. Рано начал трудовой путь. Работал фрезеровщиком па заводах Саратова и Ленинграда, техником-путейцем в Вологде, радиотехником в свердловском аэропорту. Отслужил в армии, закончил университет, теперь — журналист. «Третий номер» — первая журнальная публикация.


И конь проклянет седока

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рассказы из книги «Посягая на авторство»

На перевоплощение в чужой стиль, а именно этим занимается испанка Каре Сантос в книге «Посягая на авторство», — писательницу подвигла, по ее же признанию, страсть к творчеству учителей — испаноязычных классиков. Три из восьми таких литературных «приношений» — Хорхе Луису Борхесу, Хулио Кортасару и Хуану Рульфо — «ИЛ» печатает в переводе Татьяны Ильинской.


Греческие оды и не только

Высочайшая образованность позволила классику итальянской литературы Джакомо Леопарди (1798–1837) вводить в заблуждение не только обыкновенную публику, но и ученых. Несколько его стихотворений, выданных за перевод с древнегреческого, стали образцом высокой литературной мистификации. Подробнее об этом пишет переводчица Татьяна Стамова во вступительной заметке «Греческие оды и не только».


Автобиография фальсификатора

В рубрике «Мемуар» опубликованы фрагменты из «Автобиографии фальсификатора» — книги английского художника и реставратора Эрика Хэбборна (1934–1996), наводнившего музеи с именем и частные коллекции высококлассными подделками итальянских мастеров прошлого. Перед нами довольно стройное оправдание подлога: «… вопреки распространенному убеждению, картина или рисунок быть фальшивыми просто не могут, равно как и любое другое произведение искусства. Рисунок — это рисунок… а фальшивым или ложным может быть только его название — то есть, авторство».


«Дивный отрок» Томас Чаттертон — мистификатор par excellence

 В рубрике «Классики жанра» философ и филолог Елена Халтрин-Халтурина размышляет о личной и литературной судьбе Томаса Чаттертона (1752 – 1770). Исследовательница находит объективные причины для расцвета его мистификаторского «parexcellence» дара: «Импульс к созданию личного мифа был необычайно силен в западноевропейской литературе второй половины XVIII – первой половины XIX веков. Ярчайшим образом тяга к мифотворчеству воплотилась и в мистификациях Чаттертона – в создании „Роулианского цикла“», будто бы вышедшего из-под пера поэта-монаха Томаса Роули в XV столетии.