Журба - [10]
В больницу не ходят с гранатой, с гранатой идут — в бой!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
На станции царила неразбериха, какая-то нервозная суета: мотались туда-сюда пассажиры с узлами и чемоданами; бегали командиры, звеня шпорами и придерживая шашки; солдаты что-то грузили в одни вагоны и выгружали из других; верещали дети, ржали кони; громко, но неразборчиво оправдывался окруженный толпой начальник станции в красной фуражке: его, похоже, собирались бить…
Посреди общей сумятицы на запасных путях царственно-спокойно стоял ощетинившийся дулами орудий и пулеметов бронепоезд, он дышал паром и достоинством. Возле паровоза, закованного в латы, прохаживался бородатый, невысокий, но плечистый и оттого кажущийся квадратным солдат. По правой ляжке его похлопывал маузер в деревянной полированной кобуре — верная примета того, что солдат не рядовой, а командир. Он курил самокрутку толщиной едва ли не в паровозную трубу и время от времени выдавал на сторону плевок — длинный и быстрый, как пулеметная очередь.
Иван остановился на бегу, сначала заинтересованный техникой плевка. Потом, вглядевшись в солдата, подумал, что видел его где-то раньше… Стоп! Не где-то, а здесь же, на станции! И было это три года назад.
…Бабка Евдоха, как и другие спасские женщины, нередко носила на станцию, к проходящим через Евгеньевку поездам, кое-какую снедь. Пассажиры охотно покупали простую, но вкусную крестьянскую еду: молодую картошку, помасленную и посыпанную укропчиком, жареного ханкайского верхогляда, варенец, крутые яйца… В тот раз Евдоха взяла с собой Ванюшку, он помогал ей нести тяжелую макитру, до верха наполненную варениками с капустой и картошкой. Чтобы вареники не замерзли — а дело было зимой — макитру укутали, словно дитя, в старое ватное одеяло.
Только они расположились по соседству с тремя бабками, продававшими кто что, как показался поезд. Это был воинский эшелон, их немало тогда шло с востока на запад: стоял 1915 год, и ненасытный молох — война — каждый день требовал свою пайку пушечного мяса.
Поезд не успел остановиться, а из теплушек посыпались солдаты. Бегом — стоянка всего три минуты! — кинулись кто куда: за кипятком, на почту, в уборную. Несколько человек, очевидно, из тех, кто был при деньгах, направились к торговкам. Коренастый солдат без шинели, но в смушковой папахе и башлыке, подошел к Евдохе и Ванюшке. Глаза у него были запоминающиеся: быстрые и ярко-зеленые. Как у зверя.
— Что у тебя там, баушка? — Он с любопытством смотрел на макитру, и ноздри его хищно раздувались, вбирая горячий сытный пар.
— Вареники. С картоплей и капустой.
— О, самолучший харч! Давай-ка шанцевый инструмент!
— Чого давать?
— Ложку.
Бабка вытерла платком и без того чистую деревянную ложку и протянула ее солдату. Он неожиданно наклонился к Ванюшке, защемил ему пальцами нос, выдавив соплю, засмеялся и спросил:
— Арифметику знаешь?
— А то!
— Ну, тогда считай!
И погрузил ложку в дымящееся нутро посудины. Ванюшка смотрел на него во все глаза, он никогда еще не видел, чтобы ели с такой ужасающей быстротой. Вареники один за другим исчезали в широкой пасти солдата и, похоже, неразжеванными проскальзывали в желудок.
«Шустрый, однако!» — неприязненно подумал Ванюшка, у которого рот наполнялся голодной слюной. Он покосился на бабку, та беззвучно шевелила губами: тоже считала.
Паровоз предупреждающе засвистел, когда ложка уже скребла по обнажившемуся дну макитры. «Не заплатит! — подумал вдруг Ванюшка. — А что? Запросто! И кому пожалуешься? Жандарму Федотычу? Так тот еще заржет и скажет: „Поделом! Не шляйтесь тута!“».
Он вновь посмотрел на бабку Евдоху. Она, судя по ее скорбному виду, думала о том же, даже считать перестала.
Солдат проглотил последний вареник, и в ту же минуту состав медленно тронулся.
— Ну, сосчитал? — Солдат облизнул ложку и подмигнул.
— Сбился…
— Эх ты, математик!.. Ну, спасибо, баушка! Как говорится, полным-полна моя утробушка, можно ехать дальше. Бывайте! — Он, не спеша, валкой походкой пошел к поезду, который уже набирал обороты. Бабка и внук молча глядели ему в широкую спину. И вдруг он круто повернулся и бросился к ним.
— Ох, извиняйте! Привык на службе бесплатно казенные харчи трескать! На, мамаша, держи! — И протянул Евдохе добрую жменю серебра — видать все, что у него было.
Солдат успел сесть на площадку последнего вагона, помахав им рукой. Ванюшка только теперь перевел дыхание (до этого не дышал), а Евдоха подняла дрожащую руку и перекрестила уходящий эшелон.
Долго и по-хорошему вспоминали в семье Журба веселого солдата-обжору: его деньги пришлись более чем кстати: незадолго до этого пристав за недоимки забрал у них корову, и они смогли тогда, призаняв у соседей, купить другую…
Иван хотел было напомнить давнему знакомцу обо всем этом, но к солдату подошел седоусый мужчина, весь в кожаном, и у них начался какой-то спор. Встревать было неловко, и Журба побрел дальше, разыскивая «начальника, который записывает в Красную гвардию».
Наконец ему показали: вон там. На четырехосном товарном вагоне, стоявшем одиноко в тупике, висела бумажка с коряво, наспех написанными словами: «Мобилизационный отдел». От вагона то и дело отходили молодые и не очень молодые люди и, размахивая полученными листками, спешили в цейхгауз за обмундированием и оружием. У вагона топталась небольшая очередь. Иван занял место в хвосте, делая вид, что не замечает удивленных взглядов, направленных на него. Когда очередь подошла и он поднялся в вагон, увидел там за столом из ящиков девушку в гимнастерке и юношу в пенсне.
