Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра - [24]

Отец возвращался с работы и бесшумно проскальзывал из коридора в Большую комнату. Там он включал телевизор и смотрел черно-белый фильм. Я садилась рядом и наблюдала, как герои фильма участвуют в битве за урожай, ездят на тракторе и бегут по колосящемуся полю. Все фильмы, которые смотрел отец, были черно-белые — другие телевизор «Рекорд» не показывал.

— Ты же на заводе работаешь? — спрашивала я отца.

— Да.

— Принеси мне железа.

— Зачем тебе?

— Я делаю звездолет.

— У меня нет столько железа. Железо государственное, а не мое.

— Мне нужен только маленький кусочек. А за это я украду в детском саду свой горшок и отдам тебе. На нем мухомор нарисован.

— Нет, мне не нужно, — отвечал отец и забывал про меня, не оценив мою готовность на кражу: он следил за судьбами киногероев. Я ждала, что он вспомнит обо мне и продолжит разговор. Но, посмотрев фильм, отец шел спать.

По утрам трава во дворе покрывалась росой. Хотелось встать возле песочницы и ждать, когда июльское солнце поднимется высоко-высоко и высушит влагу на траве. Но бабуля вела меня в детский сад. Там нас кормили макаронами с кабачковой икрой и выводили на прогулку. У забора, за кустами акации, я каждый день вооружалась палкой и расширяла подкоп под забором — тоннель на волю. Когда-нибудь я уйду отсюда навсегда — только эта мысль помогала мне прожить еще один день в детском саду. В конце прогулки я накрывала свой тоннель ветками и шла вместе со всеми за воспитательницей. Впереди был неотвратимый тихий час.

Я пережила в детском саду 332 тихих часа. Из них только шесть — во сне. Пять раз сон прошел успешно, но в шестой случилось страшное.

Я проснулась оттого, что в спальню вошла воспитательница, хлопнула в ладоши и громко крикнула «Подъем!». Я встала и увидела, что вокруг на таких же койках, как моя, спали дети. Почему они продолжают спать? Разве они не боятся воспитательницы, которая велела подниматься? Просто непослушные — решила я. А я вот буду послушной. Я заправила свою постель и вдруг заметила, что соседняя койка пуста. На ней обычно спал тихий светловолосый мальчик — а теперь его не было. Мальчик не делал мне зла, поэтому я захотела помочь ему — и заправила и его койку тоже. Когда обе постели были убраны, вернулся мальчик — он, оказывается, ходил на горшок.

— Что ты делаешь? — в испуге он смотрел то на свою заправленную койку, то на дверь спальни: вдруг зайдет воспитательница?

Но я не поняла, чего он боится, — в том, что сделала все правильно, я была уверена так же твердо, как в том, что земля — планета, мой отец — алкоголик, а пространство искривляется.

Воспитательница действительно зашла. Она посмотрела на меня, на мальчика и на наши заправленные койки.

— Это не я… — тихонько оправдался мальчик.

Тогда воспитательница приказала нам лечь на койки, а когда тихий час по-настоящему закончился, она побила меня железной линейкой по рукам.

Нянечка тоже осталась недовольна моим поведением.

— Чего удумала… — ворчала она. — И что у тебя в голове делается?

Я поняла, что натворила что-то страшное. Но что именно — осталось для меня загадкой.

Только спустя несколько дней я вдруг осознала, что на самом деле произошло в тот день, — не с точки зрения нянечки (это осталось загадкой навсегда), а по-настоящему.

Спать на людях стало опасно — в любой момент можно было нырнуть в новое измерение, где тихий час заканчивался раньше положенного срока, а земля неслась вовсе не по Млечному пути, а в какой-то неизведанной галактике. И самое меньшее, что можно было получить, вынырнув, — линейкой по рукам.

Конечно, нянечка нажаловалась на меня бабуле Мартуле. И, конечно, бабуля расстроилась. «Зачем же ты так сделала?» — качала она головой. Я стояла, потупившись, и молчала.

Заканчивалось лето. Высокая трава у мусорных баков стала темной, а потом начала желтеть. Старухи на лавочках у подъездов покрикивали на детей, которые прыгали в песочницу с двухметрового жирафа — его поставили в нашем дворе недавно, четыре жирафих ноги из металла были врыты в землю. Прыжки с жирафа в песочницу требовали отчаянной смелости. И была она только у Ленки Сиротиной. Но постепенно Ленка заразила ею всех ребят в доме — и теперь взрослые, отпуская детей гулять, наказывали: «Не прыгать с жирафа!». Только кто же слушал взрослых?

Обучив меня прыжкам с жирафа, Ленка принялась развивать скорость моего бега. Я должна была научиться бежать быстрее ветра, чтобы ей стало интересно играть со мной в казаков-разбойников. Я была счастлива: когда ветер свистел в ушах, а деревья, проносясь мимо, становились похожи на облака зеленой пыли, мне казалось, что я вот-вот достигну первой космической скорости, а затем и скорости света.

У Ленки Сиротиной в квартире жили безмозглый старик и уродливый трехногий пес. Четвертая лапа у пса усохла — и он носился на трех, прытко стуча коготками по полу, как крысеныш. Безмозглого старика мать Ленки била за то, что тот воровал из холодильника еду. Старик кричал — соседи вызывали участкового. Ленка боялась, что будут бить и ее, — и убегала на улицу. Там она учила всех прыгать с жирафа и играть в казаков-разбойников до самой ночи.