Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра - [14]

Кот уходит в другое измерение

Кот Тасик исчез и после похорон деда так и не вернулся. Я выбирала такие места, где любил сидеть кот, — возле мусорного ведра на кухне или на подоконнике в Большой комнате. Устраивалась, прижимала коленки к животу и отправлялась в путь — искать кота в своем измерении. Но ни у белых камней на берегу быстрой реки, ни у Океана, ни на скалах его не было. Это натолкнуло меня на мысль, что существуют и другие измерения, не только мое. В одно из них и мог попасть Тасик. Если и был шанс, что я попаду туда же, куда и кот, то только из того же места, из которого ушел он: где-то возле мусорного ведра или подоконника возник тот единственный туннель сквозь пространство и время, в который ушел Тасик. Но найти этот тоннель я не могла.

На пустыре сухая трава была покрыта инеем много дней. А потом наконец выпал снег. Когда снега стало много, мы с матерью выходили во двор. Она везла меня на санках мимо мусорных баков, и я искала глазами Тасика — возможно, он где-то там, копается в мусоре, ищет огуречные хвостики, не зная, что в декабре их уже нигде не найти.

Мы приходили в булочную, покупали хлеб, и мать везла меня на санках обратно — во двор. Иногда во дворе гуляла Ленка Сиротина. Она учила меня залезать на высокие сугробы и правильно есть сосульки — оказывается, их нужно было прятать в варежку и откусывать маленькими кусочками, чтоб не заметили взрослые.

С Ленкой Сиротиной я на время забывала, что кот исчез.

Однажды я забралась на большой сугроб и провалилась. В тот миг, когда я тонула внутри сугроба, меня показалось, что так же мог погибнуть Тасик: его затянуло в неведомый тоннель внезапно, против воли. Тут мои ноги встали на что-то твердое — это был канализационный люк: теплые испарения от него прогрели и размягчили снег. Я поняла, что с Тасиком больше никогда не встречусь. Но не перестала искать его.

Моя голова в коричневой шапке из искусственного меха торчала над сугробом. Руки в коричневых варежках разгребали снег. Ленка Сиротина и наши матери, увидев меня в сугробе, засмеялись. Они весело заливались смехом, радовались моему провалу, как птицы весне. И не спешили мне помогать. Наконец мать вытащила меня из сугроба и принялась отряхивать мою коричневую шубку от снега.

— Медвежонок вылез из берлоги, — сказала она, и все снова залились светлым, весенним, птичьим смехом.

Я решила, что никогда никому из них не расскажу про то, что планирую построить звездолет и улететь в другие, еще не известные мне измерения, чтобы найти Тасика.

Но через месяц не выдержала и проболталась об этом Ленке Сиротиной.

— А где ты возьмешь столько железа? — спросила она.

— Зачем мне много железа? — не поняла я.

— Звездолет, он должен быть огромным, высотой с дом.

— Нет. Мой звездолет будет маленьким. Ты его даже не увидишь.

— Ты дурочка.

— Почему?

— Потому что младше меня и вообще ничего не понимаешь в звездолетах.

— Может быть, но все-таки мой будет маленьким.

Я не стала объяснять Ленке Сиротиной, что большой звездолет не сможет протиснуться в узкие туннели между измерениями. Он должен быть мал, как невидимая глазу частица. Я не хотела объяснять этого никому — это была тайна. Когда-то ее знал кот Тасик. Теперь тайна была только моей.

Сумасшедшая Шура

После смерти деда мы с бабулей Мартулей навещали его сумасшедшую сестру — старуху Шуру. Она была не такой, как все, а интересной. Диагноз «шизофрения» ей поставили в те древние времена, когда вместо меня на планете жили динозавры и Гагарин.

Перед тем, как идти к Шуре — а жила она в коммуналке, в Овраге подпольщиков, — бабуля Мартуля наставляла меня: «Она будет тебе торт предлагать, но ты его не ешь. У ней по этому торту уже несколько лет тараканы ползают».

Мы шли к трамвайной остановке по весенним лужам. Откуда бабуля знала, что старуха будет предлагать мне торт, по которому ползали тараканы? — размышляла я. И приходила к выводу, что бабуля, раз ей известно все и про всех, — самый знающий человек на свете. А значит, ее нужно слушаться. Иногда я забывала слушаться — и ничего страшного не происходило. Но, была уверена я, не происходило только по чистой случайности.

В коммуналке в Овраге подпольщиков, кроме старухи Шуры, жила большая, как мамонт, соседка. Она впускала нас и кивала на дверь в комнату:

— Там ваше горе луковое, заперлась и третий день не выходит.

Бабуля Мартуля долго стучала в запертую дверь и звала сумасшедшую старуху. «Шура, открой! — просила она. — Открой Шура, ты живая? Это мы!».

Наконец защелка отодвигалась, и из-за приоткрытой двери выглядывало испуганное лицо сумасшедшей Шуры.

Шура, в очередной раз выпущенная из психбольницы, сидела на койке, среди узлов с барахлом. На ней было полосатое платье, похожее на пижаму моего отца.

— Ой! — она вдруг клала ладони на щеки и притворялась смущенной девушкой. — Вы пришли, а я же не причесана, не одета, накраситься не успела.

— Мы ненадолго, — отвечала бабуля. — Как у тебя дела?

— Сейчас я причешусь… У меня прекрасно дела.

И Шура, приглаживая седые волосы руками, начинала рассказывать:

— Я вчера пошла к телефонной будке и позвонила, чтобы предупредить, что Четвертая мировая война началась…