Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра - [15]

— Кому ты звонила? — тревожилась бабуля Мартуля.

— Не знаю…

— А почему четвертая? Третьей же не было.

— Нет, четвертая, — убежденно кивала Шура. — Мне говорили. У меня телепатия. Знаете, что это такое? Это когда ты слышишь, как тебе говорят про будущее.

— Может, кажется тебе это все? Ну кто про будущее, кроме бога-то, знает?

— Люди, похожие на китайцев. Они невидимые. Только тем, у кого телепатия, они являются через голоса. Эти люди телепатов во сне прошивают невидимой нитью, нитка проходит через мозг и выходит через пятку. Когда меня прошивали, то задели среднее ухо, от этого у меня отит. Это связь — через нитку они могут с мной говорить. Они мне про Четвертую мировую сказали.

— Ну, мы, может, не доживем, — здраво рассудила бабуля Мартуля.

Я была уверена, что старуха Шура специально притворяется сумасшедшей: ведь иногда она вела себя разумно.

Рассказав про невидимых китайцев, Шура говорила бабуле Мартуле: «Дорогая, сходи на кухню, помой мою сковородку, а то на меня ругается соседка. И еще принеси мне кефира из холодильника».

Бабуля шла на кухню, чтобы помочь больному человеку справиться с посудой, — и застревала там надолго: Шура так умудрялась изгваздать сковородку, как будто глину на ней жарила.

Как только бабуля Мартуля уходила, Шура подманивала меня пальцем и сажала к себе на колени: «Давай я расскажу тебе о наших родственниках!». И начала перебирать мои пальцы: «Вот этот пальчик — твоя мама. Этот — папа Леонид, который напьется и гундит. Этот — твой дед Николай. А этот палец — твоя баба Шура, почаще ее навещай…»

Все остальные родственники, о которых вспоминала старуха и на которых не нашлось пальцев на моих руках, ни разу в жизни мне не встречались и были для меня как инопланетяне, занимающиеся грумингом у звездолета.

— А что с тобой случилось? — спрашивала я.

— Ничего! У меня все хорошо, — с кокетливым смешком отвечала она.

— Ты правда сумасшедшая и ничего не понимаешь?

— Кто тебе это сказал? Ведь я была разведчицей и спасала родину от происков душманов и американских спецслужб. А Рейган знаешь, что сказал? Что мы живем в Империи зла!

Это был очень сильный аргумент — после него я не спала всю ночь. Мы жили в Империи зла — ведь об этом сказал сам Рейган. Я очень переживала за свое родное, привычное зло, на которое, оказывается, покушались какие-то душманы и спецслужбы. От страха я даже задумала договориться с «тридцатьчетверкой» — она по-прежнему стояла за шкафом и притворялась тахтой деда, хоть дед умер и давно на ней не спал. Возможно, «тридцатьчетверка» поможет мне защитить мое зло от происков врага.

Но старуха Шура никогда не была разведчицей. Когда-то, давным-давно, она работала сторожем в детском саду.

Из кухни возвращалась бабуля Мартуля с бутылкой кефира.

— Какая у тебя умная внучка! — закатывая глаза, как заправская актриса, говорила старуха Шура. — Я ее сейчас тортиком угощу… Где же он у меня был?..

Она пробивалась к шкафу через свои узлы, как ледокол сквозь льдины, и принималась в нем рыться. А бабуля Мартуля пихала меня локтем и шептала: «Если найдет, не смей есть!».

Сумасшедшая Шура торт не нашла.

— Ну, в следующий раз… — вздохнула она, пальцем проткнула фольгу на бутылке с кефиром и залпом его выпила.

Шура не вышла в коридор, чтобы нас проводить. Просто закрыла дверь комнаты на защелку. Мы уже обувались, когда к нам подошла похожая на мамонта соседка и спросила:

— Это вы мой кефир из холодильника забрали?

Бабуля Мартуля покраснела, как рак, и принялась оправдываться:

— Меня Шура попросила принести, я подумала, что это ее кефир…

— И вы туда же! — возмутилась соседка. — Она же сумасшедшая еврейка. Сумасшедших евреев нельзя слушать! Им можно только плевать в глаза!

— Да не еврейка она, — бабуля в недоумении пожала плечами.

А соседка подошла к двери в комнату Шуры и принялась стучать в нее кулаком:

— Чтоб ты лопнула! Подавись ты этим кефиром! Старая, а жрешь чужое…

Ответом ей была гробовая тишина.

— Я вам отдам деньги, — пролепетала бабуля Мартуля, не зная, куда деться со стыда.

Мы вышли из подъезда, и бабуля в ярости прошептала: «Не приду больше никогда в жизни к этой полоумной твари!». И, действительно, месяц не навещала Шуру.

У сумасшедшей Шуры давным-давно был муж. И в те времена, когда он у нее был, на людях она вела себя, как интеллигентка, рассказывала про спектакль, который когда-то смотрела в ДК Металлургов, а дома пилила мужа.

— Обидно мне жить с тобой, — говорила она. — Ведь ты мне ни разу даже торта не купил.

— Так ведь и без торта жить можно, — отвечал ей муж.

— Торт — это знак любви и уважения. А ты недостойный человек, ты гробишь свою жену без счастья, без доказательств верности. Мне один путь — в ночь, в одиночество. И ведь такая это малость — принести с работы торт.

Через несколько лет муж ушел от нее. В тот день с горя Шура решила отпраздновать — купила себе водки и торт-безе. Водку выпила, а торт убрала в шкаф — в знак вечной памяти о предательстве. Торт хранился в шкафу — месяц за месяцем, год за годом. Уже Шура стала воровала в детском саду игрушки и кисточки для рисования. Уже стала ходить к мусорным бакам искать интересные вещи. Уже стала разговаривать с голубями. Уже унесла из кабинета заведующей печатную машинку, за что и уволили ее из детского сада. А торт все хранился в шкафу, твердый, как камень.