Жук золотой - [78]
Секундантами у меня стали Хусаинка и Серега, у Мишки Комкова – Котельников, еще один хулиган и гроза школы. За глаза его звали Котлом. Толька-котел. И Коля Шалганов по прозвищу Шалган. В общем-то не буйный малый. Просто требовался второй секундант. Он и вызвался. Пыжик – Бурыха, Котел – Шалган. Секунданты.
Вот такой расклад сил перед дуэлью Куприк – Комок.
Может быть, вам вспомнится дуэль Лермонтова с Мартыновым. Мне представлялось именно так. Про Пушкина и Дантеса думать не хотелось. Слишком разные величины. Хотя в уголке сознания всплывала картинка: Черная речка, белый снег, поэт в наброшенном на плечи мундире с собольим воротником…
Оказалось, что не только у меня возникало такое видение. Хотя вряд ли Миха Комков воображал себя Пушкиным. Скорее уж Дантесом. Тогда, значит, я – Пушкин?!
После уроков веселая ватага собралось на заднем дворе школы. Где-то в нашей классной комнате, выходящей окнами во двор, пряталась Лариска Тепленькая. Она знала, что дуэль из-за нее. Хотя формально, вслух, никто о сути дуэли не говорил. Дрались на интерес. Существовал такой спор в компаниях мальчишек. Не знаю, как сейчас, но тогда, учась в 6–7-х классах, мы еще не могли свободно брать девочек за руку. Или демонстративно провожать вечером до дома… Не говоря уже о поцелуйчиках или обниманиях при сверстниках. Или, что еще нелепее, при взрослых. То есть свободно проявлять обуревающие тебя чувства к противоположному полу считалось не по-мужски.
Только за косички дергали.
Недавно, сидя вечером на лавочке у МХАТа, наблюдал за двумя группами подростков. Тоже, похоже, класс седьмой – восьмой. Они разделились на две группки. Первая шла в один зал, на малую сцену, другая группа на сцену новую. Разные спектакли. Перед тем как разойтись, мальчики из одной группы перецеловали всех девочек из другой, ничуть не таясь. Настоящими поцелуями это было трудно назвать. Чмокали в щечки, приобнимали… Девочки не шарахались в ответ, а наоборот охотно отвечали.
Я заинтересовался новым для меня явлением. Оказывается, у современных подростков сейчас принято проявление такого внимания и доверия! Они нисколько не стесняются посторонних. Целуются на эскалаторах метро – по-настоящему, взасос. Те, кто поднимаются навстречу, с интересом смотрят. Стоящие рядом демонстративно отворачиваются. Целуются в электричках. Сидят напротив и целуются. Видел сам, как пацаненок начинает лапать девочку – лезет рукой под куртку, вторую руку запускает под пояс джинсов, низко сидящих на бедрах. Девочка глупо хихикает, но не отбивается. Ей приятно. Вместе чуть ли не сползают под лавку. Потом шумно дышат, победно оглядываясь по сторонам.
Дескать, да – мы такие! Свободные от условностей.
У нас было иначе. Ранние чувства не выставлялись напоказ. Да те же Комок и Котел за проявление телячьих нежностей не просто подняли бы на смех, а замордовали бы на переменах.
Была поздняя весна, но снег еще лежал на огородах, ноздреватый и хрупкий. И тонкий ледок по утрам схватывал лужи. А в обед уже вовсю звенела капель, и гиляцкие собаки вылезали из будок греться на солнцепеках.
Комок поразил нас всех! Думаю, что Тепленькую тоже. Хотя бы на мгновение. А ведь порой и мгновения бывает достаточно. Бог, как известно, живет в деталях.
Миха вышел в ворсистом пальто, похожем на шинель. Пальто небрежно накинул на плечи. Не хватало только цилиндра, кашне и белых перчаток. «Светает… Написан постскриптум». Повторюсь – он был второгодник-двоечник и хулиган. Про Пушкина и про дуэль с Дантесом, гадким пидором – мы тогда считали именно так, рассказывал ему я. Некоторые мои земляки в Иннокентьевке до сих пор пользуются расхожим мифом про убийство национального поэта № 1 царизмом и его агентом-наймитом Дантесом. Комок вышел на дуэль, как Пушкин. В крайнем случае, как Печорин или Онегин… Запамятовал: Печорин стрелялся с кем-то?!
Ну да, конечно же, с Грушницким! Впрочем, не суть. Я был в своей обыкновенной телогреечке, шея обмотана клетчатым шарфом, на голове какой-то драный треух. Хусаинка палкой начертил на снегу черту, у которой мы должны были сразиться, и махнул рукой: «Сходитесь!»
Мишка был великолепен!
Небрежным жестом, не глядя на притихшую публику, он скинул с плеч, прямо на снег, пальто-шинель, оставшись в белой рубашке и черных перчатках. Котел пальто ловко, на лету, подхватил. Я не знаю, каких фильмов Комок насмотрелся. Мне бы тоже картинно сбросить телогрейку с плеч и занять красивую позицию. Но я не успел. Миха сделал первый выпад. Мы договорились драться именно на рапирах, а не на саблях или на мечах, когда машешь деревянным клинком как попало, во все стороны. Шпага и ее разновидность, рапира, подразумевают другую технику боя. Более благородную. Мы уже различали бой на рапирах и бой на саблях.
И первый, и второй выпады Комка я отразил спокойно. Я был тщедушным, но проворным, Мишка упитанным и неповоротливым. Я был уверен, что смогу его поразить. Выбросив вперед правую руку и сев чуть ли не на шпагат, я почти дотянулся кончиком шпаги до белой рубахи противника. Но нога, сильно согнутая в колене, предательски скользнула на подтаявшем льду, и я завалился на бок. Моя шпага отлетела в сторону. Миха стоял надо мной. Ему стоило лишь прикоснуться своим деревянным клинком к моему горлу. Прощайте, сударыня! Я вас любил… Ну, как-то так.
Две повести московского прозаика Александра Куприянова «Таймери» и «О! Как ты дерзок, Автандил!», представленные в этой книге, можно, пожалуй, назвать притчевыми. При внешней простоте изложения и ясности сюжета, глубинные мотивы, управляющие персонажами, ведут к библейским, то есть по сути общечеловеческим ценностям. В повести «Таймери», впервые опубликованной в 2015 году и вызвавшей интерес у читателей, разочаровавшийся в жизни олигарх, развлечения ради отправляется со своей возлюбленной и сыном-подростком на таежную речку, где вступает в смертельное противостояние с семьей рыб-тайменей.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.