Жук золотой - [53]

– будь смелым.

Умдилы гыдь – будь незлобивым.

Пилагудь – преумножь.

Что я должен был преумножить, она мне так и не сказала.

Потом она наклонилась и слегка куснула мою руку.

Вот именно что куснула. Мне было совершенно не больно.

Но на кисти правой руки появились три капельки крови.

Двадцать лет спустя я рассказал про шамана Валерку Фунтика в Институте народов Севера. Специалисты по шаманизму глумливо переглянулись: «Порошок в тарелке на огне… Четыре груди… Галлюцинация! Коллективный гипноз!» Тогда я показал им три черточки – три шрамика на кисти своей правой руки: «Следы ее зубов». И уточнил: «Фыйлюк, жены шамана Фунтика». Специалисты по шаманизму – морщинистый и интеллигентный нивх, почти академик, но со следами порока, хорошо известного ему и мне, на лице, и, кажется, с ним была народная поэтесса-чукча, сказительница из совхоза Рыркарпий, что на мысе Шмидта, – внимательно, чуть ли не под лупой, рассмотрели мои шрамы. «Самоистязание?» – утвердительно спросила сказительница. Нивх-академик пожевал губами. Кажется, он знал что-то другое. На то и академик. Он очень внимательно посмотрел мне в глаза. И ничего не ответил. Его звали Чунер.

Иногда, в часы особо жесткой борьбы – неважно, с кем: с собой или с миром, – я думаю: «А может, права была шаманка Фыйлюк, и я зря покинул свое стойбище? Был бы сейчас председателем рыболовецкой артели, как мой дед Кирилл Ершов. И как того хотела моя мама».

Ведь капитаном дальнего плаванья я так и не стал. Отдельная история.

Меня не взяли на судоводительское отделение, а механиком, в промасленный трюм, где гудит машина и море видно только в иллюминатор, я не захотел спускаться. «А как же белые клеши и кортик у бедра?!» – думал тогда я. К тому же меня с треском выгнали из абитуриентов, еще до начала экзаменов, за драку в ресторане, которую устроили взрослые дядьки-матросы с торгового судна. Они пообещали взять меня в плаванье юнгой. Наврали, конечно. Никаких юнг уже и в помине не было. За выбитые в ресторане витрины рассчитывался я. Деньгами на обратный билет. Чтобы добраться до дома, мне пришлось на сухогрузе плыть из Холмска во Владивосток. И здесь состоялось самое страшное крушение, поставившее крест на моей морской карьере. Все пять дней, пока мы шли по морю, я провалялся трупом в кубрике, невыносимо страдая от монотонной качки. Я заблевал, как выразился вахтенный помощник капитана, сухогруз от клотика до киля! До сих пор не знаю, есть ли киль у сухогруза.

Между прочим, преодолеть «неморяцкий» недуг мне так и не удалось.

Моряками стали Коля Хансин и Юра Валин, как и предрекла Фыйлюк, пожелавшая им доброго пути – ургур выя!

И Хусаинка тоже долго бродил по свету. Он ходил на рыболовецких судах механиком. Иногда в моем доме за пять минут до Нового года раздавался телефонный звонок. Он был неповторим. Я точно знал, что сейчас звонит Хусаинка Мангаев. Телефонистка вредным голосом говорила: «Соединяю с Сиднеем!» Без всякого приветствия, как будто мы расстались час назад, Хусаинка говорил: «У тебя есть что выпить? Налей! Давай чокнемся». И мы с ним чокались. В трубке. Звенели бокалами. Телефонистка хихикала. Потом он сразу же делал «пи-пи» – отбой. Однажды он позвонил мне, кажется, из Кореи. Перед тем как чокнуться, я спросил его: «Ты ее видел?» «Кого?» – спросил Хусаин. Я уточнил: «Фыйлюк! Шаманку, у которой четыре груди?!»

Хусаинка ответил сразу. Как будто мы с ним час назад вылезли из той самой пещеры, где посредине застыла каменная башка медведя.

И он ответил: «Я ее видел отчетливо. Так же, как я вижу сейчас тебя…»

Но ведь сейчас он не мог меня видеть?!

В Ассоциации американских редакторов меня спросили: «В какой из штатов Америки ты хотел бы слетать, чтобы познакомиться с издательскими делами штата, а также с нравами и бытом коренного населения?» Последний пункт был включен советской стороной, как непременное условие культурного обмена делегаций журналистов двух великих стран. Был, кажется, 1986 год. Перестройка начиналась. И нас, русских, опять зауважали.

Я смело попросился в Северную Дакоту. И я захотел познакомиться с жизнью и бытом североамериканских индейцев сиу. Они давно интересовали меня. Потому что я хотел проверить: действительно ли нижнеамурские нивхи похожи на сиу? Или существует только красивая, но несостоятельная теория выдумщиков-ученых.

Лидеры Ассоциации, люди немолодые и консервативные, переглянулись, но сказали о’кей! Почти на все наши пожелания они отвечали о’кей. Оказывается, в столице штата, городе Бисмарке, проживает один миллионер. Он очень известный и очень успешный бизнесмен. У него бизоньи ранчо, поля пшеницы, телеканал, две газеты и мега-яхта на озере Лонг-Лейк. Хотя он и немолод – ему за семьдесят. Но самое интересное оказалось в другом. Другое было, похоже, с моей точки зрения, на рояль в кустах.

Владелец заводов, газет, пароходов, пшеницы и бизоньих ферм в каком-то поколении был выходцем из тех самых североамериканских индейцев, которые так интересуют меня! Вот там, оказывается, в чем все дело!

Поверить в то, что индеец в Америке стал миллионером, я не мог. Хотя первые сомнения насчет того, что негров (афроамериканцев) в Америке по-прежнему вешают, а индейцы загибаются от голода в своих резервациях, тогда меня уже посетили.