Жук золотой - [51]

Хусаинка скептически заметил:

– И откуда ты только все знаешь про шаманов?

Я ехидно ответил:

– Книжки надо читать. И стариков слушать. А не только Тепленькую обжимать в клубе. Во время кино.

Лариска Тепленькая была Хусаинкиной любовью с шестого класса.

Хусаинка промолчал. Сейчас было не до ссоры.

Я прочел ему короткую лекцию про инау – заструганные с одного конца палочки, неизменный атрибут нивхских религиозных обрядов. Всех видов инау было около десятка. Тыф инау – эти стружки гиляки подвешивали у входа в свои жилища. Тыф инау охраняли благополучие и покой в доме. Зиг инау привязывали к левой ноге и левой руке маленького ребенка. Кох инау – вокруг живота. А были еще тот инау, нытьх инау…

Мы же готовили специальные стружки для шамана: чам тенр инау украшали головной убор колдуна, чам ут инау – пояс, чам тымк инау – последними стружками шаман размахивал при камлании.

Пока мы готовили стружки, Валера молча сидел у костра на подогнутых под себя коленях. Можно было подумать, что он молился. Наконец, он спросил меня:

– Урк аидь?

Я подтвердил:

– Да, ночь наступила!

Еще он спросил про ночное небо – урк тлы, и про Полярную звезду, которую нивхи звали Курн Уньгр.

Курн Уньгр уже давно повисла над нашими головами.

– Тигрку ырк уиныдь? – спросил Валера. Что значило – дрова разгораются?

Я вновь подтвердил.

Дрова разгорались, выбрасывая в чернильную ночь столбы искр.

Малиновый жар прогоревшего в основании костра сухого плавника освещал снизу лицо Валерки с глубокими тенями под глазами. Его глаза мне казались страшными впадинами. Такие впадины есть только на черепе человеческого скелета. А, может, я уже подогревал себя страхами, готовясь к неизведанному таинству.

Наступало время готовить шамана к камланию.

Жестом Фунтик подозвал меня и Колю Хансина к себе. Мы должны были помочь ему облачиться в наряд и украсить его шею, пояс, сгибы рук и ног стружкой инау.

Сначала он попросил чам гухт – шаманский халат, затем – чам гак, шапку, и, наконец, чам хас – бубен. Мы молча, на вытянутых руках, подавали все нужные ему вещи. Почему-то мы сами догадались, что подавать надо именно так – почтительно и с поклоном. Я заметил, что лицо Валерки стало бледным, а на его лбу и на шее заблестела испарина.

И шапка, и халат были очень старыми. Обтрепанные полы и рукава халата были обметаны новым сатином. Халат явно пользовался спросом.

Хусаинка и Юра Валин устанавливали палатку. Четыре жерди связали, растянув конусом, а сверху накрыли парусом. Вот и вся палатка. Ее поставили на берегу, оставив свободной узкую полоску между входом и рекой. Так распорядился Валера. Место здесь было тихое – бухта за мысом Убиенного. Даже волна не набегала на берег. В палатку занесли связки юколы, посуду, мелкий сушняк для разведения костра и котелок на треноге.

Мы не знали, зачем ему была нужна палатка на берегу.

Деревянной колотушкой Валера ткнул в сторону палатки:

– Куты ырпть! Заделайте полог!

Тонкой бечевкой я зашнуровал полог. По краю брезента были проделаны специальные отверстия для шнуровки.

Когда застегивали на шамане пояс, оказалось, что мы забыли побрякушки. Кэгн слетаются не только на рокот бубна, песнопение шамана, но и на звон специальных железных или медных кружочков, которые отдаленно напоминают монисто.

Валера еще больше насупился.

Я достал из кармана связку директорских ключей. Как-то вовремя вспомнил.

– Подойдет?

Валера продел кольцо связки в пояс и резко качнул бедрами. Ключи зазвенели.

Фунтик вынул из потаенного кармана халата мешочек и насыпал в железную миску какого-то черно-коричневого порошка. Может, высушенные и перетертые корешки растений, а может, и размельченные почти в пыль грибы.

Он показал мне, где поставить чашку с порошком, когда он начнет шаманить. У самого края костра, на угли. Но ни в коем случае не на огонь. По мере того как порошок будет плавиться, превращаясь в дым, нужно будет понемногу добавлять из мешочка.

Я не удержался и, отвернувшись в ночь, понюхал порошок. Он терпко пах травами. Кажется, мятой, чабрецом и горькой полынью. И еще – коноплей.

Наконец, Фунтик отдал последнее распоряжение.

Когда духи слетятся на приготовленный нами «аэродром», мы должны обвязать шамана веревкой и спустить его с обрыва на небольшой каменный выступ.

Выступ назывался уилаф. Совершенно точно.

Уилаф – вот как назывался священный выступ.

Дело в том, что скала Фувбал, за которой мы пристали в бухточке, имела не только пологий склон со стороны близко подступающей тайги, но и отвесный обрыв со стороны реки. Кажется, именно здесь гиляки сбросили русского попа Иннокентия в Амур.

В скале находилась глубокая пещера. Дальним сводом она выходила к реке. Но тот самый выступ, который назывался уилаф, торчал, недосягаемый, на почти вертикальной стене обрыва.

Валера несколько раз значительно повторил: «Уилаф… Уилаф!»

С нивхского «уилаф» переводится как неприкосновенное, табуированное место.

В свое время мы облазали пещеру вдоль и поперек, подплывая к ней со стороны реки. Несмотря на сильное здесь и какое-то круговое, с воронкой посередине, течение.

В пещере стоял огромный камень-валун, отдаленно напоминающий медвежью голову. Место было очень притягательное для пацанов. Мы жгли там свои костры, прячась от дождя, варили уху и жарили на прутьях пойманную на закидушки касатку. Помню, что никакого страха пещера у нас не вызывала. А на скальный выступ уилаф добраться мы не могли. На него можно было спуститься единственным способом – так, как предложил сделать Валера. То есть по веревке.