Жук золотой - [46]

Сейчас начиналось самое главное для любого амурского рыбака, будь он хоть стариком нивхом, с косой, выглядывающей из-под фетровой шляпы, – нивхи почему-то любили фетровые, – хоть пацаном-подростком, которому поручили ответственное дело.

Верхняя бечева сети, натянутая, как тетива лука, слегка дрожала под рукой. И Валерке, и мне самому хотелось держаться только за «верха», чтобы не пропустить заветного момента.

Фунтик-старик, равномерно опуская весла, внимательно поглядывал на нас. Наконец-то! Есть! Один удар в сеть, другой…

Где-то на глубине фарватера серп начал свою жатву, встретившись с косяком горбуши.

Сеть огрузла, поплавки притонули. Пора выбирать.

Первую же пойманную серебрянку Валерка передал отцу. Фунтик рыбу принял и встал в лодке, широко расставив кривоватые ноги в резиновых сапогах-болотниках. Он поднес бьющуюся в его руках горбушу к самому лицу, шумно – с причмокиванием вдохнул запах свежей рыбы. Самка горбуши, с коротким носом и брюшком, полным икры.

Фунтик впился зубами в горб живой рыбины – у самой головки. Головку лосося как нивхи, так и русские считают самым вкусным. Только русские предпочитают употреблять горбушиные головки в вареном виде.

Не оттирая рыбью кровь с губ, Фунтик протянул рыбину мне:

– Саска! Не зуй – глотай! Ку-у-усно!

Я понимал, что участвую на празднике первой добычи. Мне оказана высокая честь: разделить трапезу с хозяином лодки.

У гиляков нельзя живую рыбу колоть или резать ножом. Будь то сазан, кета или таймень. Нужно сначала успокоить ее, ударив по голове специальной деревянной колотушкой. Усыпить. Чтобы душа рыбы ушла из тела, не мучаясь и без обиды. И передала другим своим сородичам, что гиляк из Вайды, поймавший рыбу, правильный гиляк. Он рыбу не калечит острым железом.

Отказаться уже нельзя: Фунтик-отец и Валерка внимательно наблюдают, что же я буду делать. Я ведь уважаю и люблю гиляков, потому что среди них я вырос. Хутть нерх, хурт ивдь! Что в переводе с нивхского означает – провалиться мне на этом самом месте! Я ведь даже немножко понимаю «по-ихнему». Более того – пристаю к старикам с расспросами и все их сказки-небылицы аккуратно заношу в ученическую тетрадку. Нивхи очень любят тех людей, которые собирают их песни, срисовывают с халатов их старух узоры и расспрашивают о шаманах и нартовых собачках.

«Не блевануть бы…» – успело мелькнуть в голове.

Не «зуя» и не глотая, я припал к темному, словно отлакированному, хрящу возле головы. С отчетливыми дырочками от зубов старика Фунтика. Насчет «ку-у-усно» тоже готов поспорить. Но…

От удовольствия я причмокнул и шумно вдохнул воздух, подражая старику.

– Нас так не подгадит! – удовлетворенно сказал Фунтик.

То есть наш Саска, русский пацанка, сын учительницы – рыу умгу, с большим аппетитом – ишь, причмокивает! – ест сырую рыбу, главную пищу нивхов. Не брезгует. Не подведет. Не подгадит. А между тем некоторые русские из Иннокентьевки по-прежнему считают нивхов дикими и отсталыми людьми. И собачатину, дескать, они жрут, и кровь медвежью пьют. Чего, мол, с них возьмешь, одно им название – «гиляки».

Я степенно обтер губы и передал добычу Валерке. Наследник шамана с урчанием молодого зверька впился в горбушиный загривок.

Фунтик улыбнулся, обнажив розовые десны с маленькими желтыми зубами, набил короткую глиняную трубочку табаком, и вновь на уключинах заскрипели весла.

Тяжело груженная, с притопленными бортами, «гилячка» направилась к берегу. Быстро скрывшись в зарослях душистой черемухи, я опростался от души.

Именно с той поры я могу есть только вареную или копченую рыбу. И вошедшие в моду японские рестораны, где подают сырой лосось с соевым соусом, обхожу стороной.

После работы в Англии я вернулся на родину с коллекцией курительных трубок. Знакомые понимающе улыбались: ну как же, в Англии пожил! Там каждый второй – сэр, и каждый третий трубку курит. И наш туда же, в сэры!

Но в той коллекции была моя первая трубочка – гиляцкая, которую я раскурил еще на берегах Амура, когда ни о какой Англии даже и мечтать не мог.

«Наш так не подгадит!» – вспоминалось мне из детства, когда я видел понимающие улыбки приятелей, с которыми они перебирали мои курительные трубки.

Чем больше я погружался в историю и в фольклор маленького народа, жить с которым рядом мне было уготовлено судьбой, тем отчетливее видел удивительную непохожесть гиляков на другие малые народности, живущие на берегах Амура. Оказалось, что язык нивхов абсолютно изолирован и ни в какие известные языковые группы не попадает. Гиляцкий язык не поддавался классификации.

Я читал у Л. Я. Штернберга, этнографа-лингвиста, первого исследователя гиляков: «Стойкое сохранение гиляцкого языка – поразительно… при ничтожном составе племени…» Штернберг же делал шокирующее предположение об «общности происхождения» гиляков и североамериканских индейцев! Общность касалась не только языка. Традиций, обрядов, религиозных верований и даже шаманизма.

Оказывается, еще в 1904 году Штернберг выпустил на немецком языке книгу «Заметки о связях в морфологии нивхского и американского языков». Исследователь приводил в пример слова, которые почти одинаково звучали на языке нивхов, ацтеков, апачей и индейцев-сиу. Одним из таких слов было слово «кос» – по-нивхски шея. Я был потрясен узнанным!