Жук золотой - [43]
На самом деле история с аккордеоном невеселая.
Она просто печальная, история с аккордеоном.
Погиб мой дружок Женька.
К тому времени он уже бросил институт. Он поступил после рабфака на исторический факультет. В то время в Хабаровском пединституте нас училось трое из одной деревни – Володя Олейников, Женя и я. Женя развелся с молодой женой, любовь у них случилась в строительном отряде, и вернулся в деревню. У них уже был маленький ребенок. Сын.
Женька пил страшно. Запирался в доме и пил.
Однажды на спор он выпил из горлышка бутылку «сучка» в туалете. Запрокинул голову и вылил, как в воронку, поллитровку мерзко пахнущей жидкости. Я видел картину сам.
Помочь ему я не мог. По законам того времени в помощи он не нуждался. Выпивание махом бутылки водки приравнивалось к подвигу. И совершить его мог только сильный человек.
Женька утер губы тыльной стороной ладони и попросил закурить.
По какой причине он начал пьянствовать, понять было невозможно. В деревне говорили, что из-за матери. Судачили, что она связалась с капитаном того самого сейнера, команду которого мы прогнали с танцев. Я не знаю, так ли происходило на самом деле.
Георгий Ефимович ушел из семьи. И тоже запил.
Женька погиб на глазах моей мамы.
Купил бутылку водки в сельпо и стал спускаться по крутой лестнице к Амуру. Упал, ударившись головой о бетонные, с выступающей грубой арматурой, ступеньки. Диагноз – перелом основания черепа. Через день он умер в больнице, не приходя в сознание.
Мама прислала мне телеграмму в Хабаровск, и я приехал на похороны.
Любые похороны тогда ассоциировались в моем сознании со смертью отца. Мне – 12 лет. Иосиф, все на той же лодке с мотором Л-6, привез меня в порт Маго. Я иду за гробом, поставленным в кузове грузовика с открытыми бортами. Играет оркестр. Гроб утопает в осенних цветах – георгинах и гладиолусах. Отец умер в начале сентября, не дожив нескольких дней до дня своего рождения.
Он лежит в капитанском мундире. Руки сложены на груди. Желтые шевроны на рукавах. Вереница людей медленно поднимается по дороге в гору. Кладбище в Магинском порту расположено в сопках.
На самой вершине процессия останавливается, оркестр смолкает. И я слышу, как внизу, в изрезанной протоками бухте, начинают гудеть суда. Гудят тягачи-«жуки», маленькие катерки-лоцманы… Гудят даже океанские пузатые корабли – японские лесовозы «мару». Они приходили на Магинский Рейд за русской древесиной и гудели тоже как-то по-иностранному. Мы с Хусаинкой на спор по гудкам определяли тип судна, швартовавшегося в порту.
Корабли и суда прощались с капитаном. Моим отцом.
Могли так печально и грозно прощаться моряки с обыкновенным рулевым, по версии Лупейкина, умершим в море от перепоя?! Наверное, могли.
Потому что ведь все равно он был моряком.
Я наклонился над Женькиной могилой, чтобы бросить горсть земли. Уже стояла осень, день был дождливым, и мои ноги предательски скользнули по краю ямы.
Бабки-плакальщицы, обязательные на всяких похоронах, запричитали: «Ой, Кирилловна, плохая примета! Не жилец твой Санька…»
По деревенским поверьям, человек, неловко поскользнувшийся и упавший на похоронах в могилу, долго не задержится на белом свете.
Уйдет вслед за покойником.
В последний момент чья-то сильная рука ухватила меня за воротник куртки. Я оглянулся. Георгий Ефимович. Мой учитель пения. Женькин отец. Землистое, испитое лицо. И тот же запах яблок и мокрого снега.
Когда я вернулся в институт, меня ждала новость. Меня выгнали из общаги. За аморальное поведение.
Мои дружки-поэты устроили вечеринку, разодрались, как потом доказывали мне, «совершенно не по пьяни», и кто-то наиболее импульсивный метнул в противника тумбочку. Промахнулся, и тумбочка вылетела в окно с пятого этажа, грохнулась под окнами. В тумбочке был спрятан мой аккордеон-половинка, подарок Георгия Ефимовича. В нижнем отделении тумбочки он помещался легко. Желтые планки и белые клавиши разлетелись по асфальту. Ни у кого другого в общежитии такого аккордеона не было.
Я не стал ничего доказывать. Я знал, откуда пришел мне знак…
Я устроился дворником при театре музкомедии, и мне дали комнатуху в полуподвале барака. С первой зарплаты, по-моему, она была рублей шестьдесят, я купил в комиссионном магазине аккордеон. С двумя регистрами. Теперь поэты собирались у меня в коммуналке. Барак мы называли аулом. Или – Вороньей слободой. Там не было вредных бабок-вахтерш, ревностных хранительниц студенческой нравственности, и поэты свободно приводили с собой своих муз. В основном они были светлячками-филологинями.
Но, впрочем, тут начинается уже другая история.
Мне не вспомнить, что играл на аккордеоне Георгий Ефимович той страшной ночью, когда мы шли стенка на стенку.
Но кое-что сделать я еще успею.
Мне нужно найти Женькиного сына. Ему сейчас где-то за тридцать. Найти и подарить свой аккордеон. Такой же желтый и перламутровый, какой был у его деда.
Для меня же аккордеон, как и корабль моего отца, золотой.
Шаманка
– Рыбу с картошкой будешь?
Дед Митяй, шаркая старыми валенками с обрезанными голенищами по полу, принес тарелку с крупно отваренными кусками кеты и дымящейся картошкой, присыпанной сверху зеленым лучком.
Две повести московского прозаика Александра Куприянова «Таймери» и «О! Как ты дерзок, Автандил!», представленные в этой книге, можно, пожалуй, назвать притчевыми. При внешней простоте изложения и ясности сюжета, глубинные мотивы, управляющие персонажами, ведут к библейским, то есть по сути общечеловеческим ценностям. В повести «Таймери», впервые опубликованной в 2015 году и вызвавшей интерес у читателей, разочаровавшийся в жизни олигарх, развлечения ради отправляется со своей возлюбленной и сыном-подростком на таежную речку, где вступает в смертельное противостояние с семьей рыб-тайменей.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Прямо в центре небольшого города растет бесконечный Лес, на который никто не обращает внимания. В Лесу живет загадочная принцесса, которая не умеет читать и считать, но зато умеет быстро бегать, запасать грибы на зиму и останавливать время. Глубоко на дне Океана покоятся гигантские дома из стекла, но знает о них только один одаренный мальчик, навечно запертый в своей комнате честолюбивой матерью. В городском управлении коридоры длиннее любой улицы, и по ним идут занятые люди в костюмах, несущие с собой бессмысленные законы.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).