Жук золотой - [41]
О Вальке-отличнице с пшеничной косой я рассказал только потому, что в том эпизоде мне хвалиться нечем. А сама встреча с девочкой на сеновале была важна для меня. Она обозначила границу, за которой кончались глупые хихихиканья и начинались взрослые воздыхания.
Могу сообщить только то, что ее звали Люба, Любовь. Она исполняла песню «Ой, снег, снежок-снежок, белая метелица! Говорит, что любит, только мне не верится…» Люба красиво поводила бедрами и устраивала на сцене «топотушки» – дробила ногами под переливы аккордеона.
Наш школьный ансамбль был принят во взрослую художественную самодеятельность. Ну, вы помните – аккордеон до колен, фикса из сворованного золота и расклешенные штаны с колокольчиками. «Опять мы с тобой поссорились…»
Заприметила, честно говоря, она меня сама. После концерта в поселке Орель-Чля взрослые артисты устроили вечеринку. Мы, десятиклассники, к тому времени уже знали все о вреде алкоголя. На общем застолье долго не задержались. Я устроился спать за сценой, завернувшись в старый плюшевый занавес. Ночью я проснулся и понял, что меня кто-то… раскатывает! В буквальном смысле слова. Прекрасное лицо Любы-певицы склонилось надо мной. Она улыбнулась, приложила палец к моим губам и сказала: «Тс-с-с… Тихо, Санечка!»
Все – точка. Дальше только «Тс-с-с… Тихо, Санечка!»
У ее мужа, бульдозериста Рейда морской сплотки, были кулаки размером с голову теленка. Все очень быстро вылезло наружу, пошли слухи, и на закрытом педсовете мне пригрозили исключением из интерната. Геологический отряд Пузыревского снова замаячил на горизонте.
Все решилось само собой. Мужа, знатного тракториста и передовика, перевели в дальний леспромхоз – поднимать выработку отстающей бригады. Перевод устроил отец Гены Касаткина – барабанщика из нашего секстета. Он, отец, и был директором того Рейда морской сплотки, где трудился оскорбленный в своих чувствах механизатор. Директор интерната – Владимир Александрович Маер, как я догадался, пришел к Генкиному отцу и рассказал о ситуации. Я уперся рогом и Любу бросить уже не мог. Так и сказал директору на мужской встрече с ним в кабинете, после педсовета, с глазу на глаз. Дело должно было закончиться грандиозным мордобоем…
К весне выпускного класса я изображал из себя разочарованного Печорина, всезнающего и усталого. От любви. Я писал стихи о сломленной ветке черемухи. Девчонкам в классе нравилось. А на самом-то деле после тех плюшевых кулис случилось еще один или два раза…
Правда, часто целовались в кино, на последнем ряду.
Любины знакомые на нас оглядывались. «С пацаном связалась…»
У Валентины с Женей отношения тоже сделались взрослыми. Как сейчас говорят – она стала герл-фрэндом Женьки-жопика.
Как человек уже опытный, я многое видел. Валька налилась, смотрела спокойно, но как-то очень глубоко. Она стала настоящей красавицей. Сплетен не боялась.
Интересно то, что у нас с ней установились очень доверительные отношения – Женька-то был моим дружком! Мы с ней обменивались понимающими взглядами и записками. Я, по мере сил, помогал им устраивать свидания, когда Женька приезжал на выходные. О том, что когда-то было у нас на сеновале, мы оба помалкивали. Ну, было да сплыло. Детские шалости, ха-ха!
Женька к тому времени школу уже закончил и работал в городе. В армию его не взяли по причине плохого зрения. Очки не носил – стеснялся, характерным жестом он оттягивал веки глаз, делая их узкими. Так ему было более-менее видно. Только мы с Валентиной знали о его маленькой тайне. И еще его родители – тетя Тоня и Георгий Ефимович.
Вместе шли на танцы.
Женька вступал в круг в своих узконосых корочках и в кожаных перчатках. Вальке особенно нравилось, что Женька танцует, даже летом, в перчатках. Такие понты. Как и колокольчики у меня на брюках. Время тельников, летчицких потертых курток и габардиновых костюмов с ватными плечами безвозвратно уходило.
Из-за Женькиных понтов все и произошло.
На самом деле, по большому счету, из-за Валентины. Уж очень привлекательной она была. Манкой, как говорили у нас в деревне. Манкой – в смысле манящей.
В начале лета – мы еще готовились к выпускным экзаменам – на танцы явились сейнеристы. Корабельные, как они себя красиво называли. Рыболовецкий сейнер приобрел наш колхоз-миллионер. Все сейнеристы были ребятами пришлыми, и нас они, конечно, считали деревенщиной. Название деревни Иннокентьевка произносилось ими с издевкой – Кентёвка! Уже одно такое название нам категорически не нравилось.
Мореманам же не понравилось, что аппетитная Валька танцует только с одним каким-то фраером, на приглашения моряков не реагирует, а сам фраер – прикинь! – перчаток во время танцев не снимает. Он как бы все время готов драться.
Женю пригласили покурить. Раньше так называлось выяснение мужских отношений. А ну пойдем, дескать, покурим…
Я в тот вечер на танцы припозднился. Когда пришел, на Валентине не было лица. Женька куда-то пропал. Вышел на крыльцо и вот уже нету полчаса. Зато приглашений сейнеристов на танго – не убывает…
Мы нашли Женьку в скверике, возле школы. Избитый в кровь, он не мог подняться на ноги и только мычал.
Две повести московского прозаика Александра Куприянова «Таймери» и «О! Как ты дерзок, Автандил!», представленные в этой книге, можно, пожалуй, назвать притчевыми. При внешней простоте изложения и ясности сюжета, глубинные мотивы, управляющие персонажами, ведут к библейским, то есть по сути общечеловеческим ценностям. В повести «Таймери», впервые опубликованной в 2015 году и вызвавшей интерес у читателей, разочаровавшийся в жизни олигарх, развлечения ради отправляется со своей возлюбленной и сыном-подростком на таежную речку, где вступает в смертельное противостояние с семьей рыб-тайменей.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).