Жук золотой - [40]
О! Какой у него был аккордеон! Нежно-перламутровый, горчично-золотой, с двумя или даже четырьмя регистрами. Фашистский трофейный аккордеон. Наш учитель принес его с войны. Про войну он никогда ничего не рассказывал. Вообще я мало помню словоохотливых фронтовиков. Но на День Победы Георгий Ефимович цеплял к пиджаку ордена и медали. Я совершенно точно помню, что у него было три медали «За отвагу» и орден Красной Звезды. Орден висел рядом с гвардейским значком. Значок мне нравился больше ордена и медалей. Став взрослым, я узнал, что три солдатские медали «За отвагу», по негласному рейтингу фронтовиков, приравнивались к званию Героя Советского Союза. Я так и не узнал никогда, в каких войсках, на каком фронте воевал мой учитель.
И какой военный подвиг он совершил.
«Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла… Лю-ли, лю-ли, стояла…»
Я пиликаю, взгромоздив аккордеон на худые колени. Учу упражнение, заданное мне Георгием Ефимовичем. Научиться играть на волшебном инструменте была моя вторая по значимости, после морской, мечта. Позже обнаружилось, что у меня нет музыкального слуха. Ни одну самую простую песенку я не мог спеть, не фальшивя. Удивительно было другое: я подбирал на аккордеоне мелодии песен самостоятельно. Конечно, я не знал нот. Георгий Ефимович сказал, что я – типичный слухач. У меня был внутренний музыкальный слух.
Таким образом, мечта сбывалась.
Несколько лет спустя я стоял на авансцене, аккордеон – не половинка, как у Георгия Ефимовича, а полный – почти до колен, заставлял меня все время выгибаться назад. Во рту у меня тускло сияла золотая фикса. В отряде шурфовиков мне ее отлили из воровского золота зэки-умельцы, косая челка падала на глаза. Сзади, в глубине сцены, молотил на ударнике Генка Касаткин, одноклассник, и дул в трубу Геннадий Кияшко. Забыл его отчество. Кажется, Андреевич. Наш новый учитель музыки и пения – уже в интернате.
«Опять мы с тобой поссорились, ну, зачем – не пойму…» Называлось – вокально-инструментальный секстет «4К – 2Б». Кияшко – руководитель. Он знает ноты. Ну, а мы – сплошь слухачи.
Мы играем танцы в Доме культуры порта Маго-Рейд. Девчонки смотрят на меня из танцевального зала во все глаза.
Повторюсь – это важно: я – на авансцене, на мне, по тогдашней моде, брюки-клеш с колокольчиками, я исполняю соло на аккордеоне в модном танго.
Но сначала была «Березонька» и парные – двумя клавишами – аккорды. До изнеможения.
Георгий Ефимович работает рядом. В столярном сарайчике-мастерской он выстругивает рубанком дверцы платяного шкафа. Желтые, как сливочное масло, стружки сыплются с верстака. Вкусно пахнет клеем. На керосинке учитель варит из говяжьих костей столярный клей.
Неожиданно Георгий Ефимович тяжело садится на чурбан-колоду, лицо его сереет, он некрасиво жует губами, словно пытается что-то сказать, но никак не может… Я бегу в дом и приношу кружку с водой.
Он никогда не говорил про свои болезни.
Первый раз подобное с ним случилось на уроке. Учитель неожиданно оборвал мелодию, песня сбилась… Он стоял перед классом с пепельным лицом, неловко – с причмокиванием жевал губами. Пацаны начали хихикать. Я выскочил из-за парты и бросился за водой. Каким-то образом я догадался, что у Георгия Ефимовича приступ. Может быть, даже сердечный.
В коридоре школы стоял бачок с питьевой водой. Сначала я хотел зачерпнуть из него. Но кружка была намертво прикована к бачку стальной цепочкой. Как на речном вокзале в городе. Тогда я побежал в учительскую. Шли уроки, и в учительской, за отдельным столом в углу, сидел только Иван Маркович Поликутин, директор школы. Он сразу понял – что-то случилось. И тут же посеменил за мной в класс. Я протянул Георгию Ефимовичу стакан с водой. Но учитель смотрел только на директора. Мне кажется, он его испугался.
Вместе с Иваном Марковичем мы довели учителя пения до дивана в учительской. Георгий Ефимович нашарил в кармане какой-то пузырек и открыл его. Я уловил запах яблок. Я не знал тогда, что корвалол пахнет яблоками. И мокрым снегом.
Женя закадрил мою Вальку. Отличницу.
Еще бы! Устоять против москвички и короны, а также и против корочек – узконосых блестящих бареток, в которых Женька приходил на танцы, не смогла бы даже городская племянница председателя колхоза. Но ее уже ангажировал Лупейкин. «На стон», как он выражался.
Мои отношения с Валей закончились единственной памятной встречей на сеновале и первыми взрослыми откровениями. После того как мы вдоволь наобжимались, мы не стали ближе. Меня сильно смутили недетское знание основ анатомии, которое продемонстрировала тогда отличница с пшеничной косой по пояс. А также ее любопытство и расспросы про мамины с отчимом ночные ухаживания.
Валька же, заподозрив охлаждение моих чувств, в узком кругу подружек выразилась в том смысле, что я – еще совсем слабак.
Так уж и слабак! Если учитывать мнение практиканток из медучилища…
Зимой в десятом классе случилось еще одно событие. Оно сделало меня… Ну вот кем оно меня сделало? Можно сказать, настоящим семнадцатилетним парнем. Я не буду здесь раскрывать подробности моих новых ощущений. Елизарыч строго-настрого запретил мне делать это. Он однажды приказал: «Никогда не рассказывай, даже самому близкому дружку, подробности о своих бабах. Как ты с ними, что… Таким нельзя хвалиться. Потом стыдно будет».
Две повести московского прозаика Александра Куприянова «Таймери» и «О! Как ты дерзок, Автандил!», представленные в этой книге, можно, пожалуй, назвать притчевыми. При внешней простоте изложения и ясности сюжета, глубинные мотивы, управляющие персонажами, ведут к библейским, то есть по сути общечеловеческим ценностям. В повести «Таймери», впервые опубликованной в 2015 году и вызвавшей интерес у читателей, разочаровавшийся в жизни олигарх, развлечения ради отправляется со своей возлюбленной и сыном-подростком на таежную речку, где вступает в смертельное противостояние с семьей рыб-тайменей.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).