Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине - [33]

И именно такие, как «непримиримый» Богарне, титулованные попрошайки с особым усердием помогали в распространении легенды о «доброй Жозефине». И Жозефина, всегда только равнодушная, но никогда не добрая по-настоящему, поощряла их усилия.

Но кто был у истоков этой легенды?

К сожалению, сам Наполеон, вопреки всему не мысливший тогда жизни без «милой подруги». Он поставил Жозефину на ту высоту, на какой она в глазах толпы и оказалась.

Он заявлял, что в свое отсутствие оставляет «главой семьи» Жозефину. Замечая при этом: «Моя семья – семья политическая».

Он заставил Наполеонидов стушеваться перед Жозефиной.

Он сделал из Жозефины нечто большее, чем жену императора. Он превратил ее в настоящую императрицу. Все префектуры поместили в своих залах бюсты Жозефины (работы Шоде, по 100 франков за штуку).

Сколько почестей… Как будто в утешение за неисчезающий страх возмездия… Как будто императрице надо торопиться насладиться обожанием подданных, пока оно не испарилось вместе с ее положением первой дамы Империи…

У Жозефины, как и у Наполеона, имелись почетные апартаменты, состоящие из нескольких гостиных, столовой и концертного зала.

Так же как и император, императрица располагала внутренними апартаментами, состоящими из гостиной, спальни, уборной и будуара, где прислуживали исключительно камер-юнгферы.

Мужчин там не принимали. И чтобы дать знать о себе, дежурный камергер тихо скребся в дверь маленькой гостиной. Дверь открывала дама. Она же отправлялась принимать распоряжения императрицы.

При Жозефине состоял оруженосец, исполнявший обязанности почетного кавалера. Ему надлежало поднимать с пола всё, что могла уронить беспечная Жозефина. За императрицей следовали два пажа. Они несли шлейф императрицы при каждом ее выходе из внутренних покоев.

А каким величественным был кортеж императрицы, шествовавшей в церковь! Принцессы, статс-дамы, фрейлины, все в шелках, бархатах и кружевах… Пажи в изумительно красивых зеленых с золотом костюмах, не менее блестящие оруженосцы и камергеры… Жозефина казалась центром и направляющей силой процессии. Казалось, что Жозефина не только указывает направление движения, но и задает ритм дыхания. О, она умела делать это.

Во время обеда старший камергер приказывал наливать кофе для императрицы при себе, потом брал из рук пажа золотую чашку и подносил Жозефине. Он же подавал императрице посуду для мытья рук за едой. А салфетку подавал и принимал у императрицы первый префект.

Когда по окончании обеда Жозефина входила в салон, в котором в это время собиралось общество, все вставали, как и при появлении императора.

На балу статс-дама держала веер императрицы, а фрейлина принимала приказания относительно приглашения танцоров, которым оказывалась такая честь.

И только когда Наполеона покинет последняя иллюзия, связанная с Жозефиной, и он утратит всякую надежду на то, что она родит ему сына, он перестанет возвеличивать ее и решится на развод. Изображения Жозефины не увидят на триумфальных арках, возводимых в честь императора. Ее изображения не увидят рядом с изображением Наполеона на Вандомской и Булонской колоннах. Наполеон как бы давал понять этим, что не намерен брать Жозефину с собой в будущее, что кульминация ее славы должна остаться в настоящем, которое неизбежно превратится в прошлое.

Но Наполеон не предусмотрел, что легенда, одним из творцов которой он сам стал, затмит то дурное, что известно о Жозефине. Напрасно он, великий и прямодушный, доверился суду потомков и слепоте (притворной или настоящей) современников.

Чтобы загладить прошлое…

Имеет ли женщина с таким прошлым право ревновать? Да, если ревнует того, который, несмотря на это прошлое, вознаградил ее за минуты былой любви выше всяких человеческих возможностей. И если ей, этой женщине, сорок четыре года. И она слишком привыкла к лакомствам…

Как хотела бы Жозефина, чтобы все забыли о ее прошлом, таком нечистом, таком подозрительно-двусмысленном. Оно настолько дурно, что даже она сама не в состоянии оправдать его перед собой.

И Жозефина переходит в наступление. Она следит за мужем, платит лакеям, чтобы те шпионили за ним. Она устраивает сцены ревности. Она явно хочет упредить мужа, показать, что и у нее есть козыри. (Вспомните о блестяще удавшемся шантаже перед коронованием и поймете, что за подкладка у ревности Жозефины.)

Этот приступ (в 1809 году) – не первый.

След своеобразной ревности тянется с первых дней свадьбы. В те дни, она, прелюбодействуя и выказывая полное равнодушие к молодому мужу, приказывает следить за Бонапартом некоему лицу, приближенному к генералу. Шпион со временем удостоится имени принца Невшательского и Ваграмского, и на его счет будет сделан вклад в 1 254 945 франков.

В год свадьбы Бонапарта и вдовы Богарне Александр Бертье числился начальником генерального штаба Итальянской армии генерала, о победах которого он со временем будет с упоением повествовать. К нему-то и обратилась Жозефина, чтобы на важный случай быть осведомленной о делах и поступках мужа.

Существуют письма Бертье, уничтожающие малейшие сомнения в их деловой связи. Как тонко осведомляет он «любезную гражданку», «достойного друга»! Она, конечно, всё понимает с полуслова, читает между строк.