Жозефина. Письма Наполеона к Жозефине - [31]

А что для Жозефины важнее этого? Ничего.

Вот откуда поражавшая многих безучастность Жозефины к происходившему за пределами их жизни с Наполеоном. Вот откуда беззлобность по отношению к тем, кто числился в ее врагах, особенно в давних.

Кажется, если бы Наполеон собрал вокруг трона своих соперников, этих пройдох и сплетников, отзывавшихся о Жозефине хуже, чем о непотребной женщине, она приняла бы их с любезной улыбкой. Как приняла Давида, друга Жан-Поля Марата в 1793 году, поклонника Наполеона в 1805-м. Давида, который написал картину «Коронование Наполеона» той же рукой, которой подписал, среди прочих, приказ об аресте Александра де Богарне.

Александр де Богарне?.. Правда, это было… Но кто помнит об этом? Только не Жозефина.

Тряпки

Для Франции император – всё. Нет власти, равной его.

Но что для Франции императрица?

Без императора она пустое место. Только рядом с ним она получает возможность играть достойную роль в жизни Империи.

Назначение императрицы в молодой Империи – перевязывать кровоточащие раны, нанесенные Франции Террором, привлекать на сторону императора тех, кто, принадлежа по праву рождения к высшему обществу, был вынужден бежать из страны или затаиться в глуши. Восстановить таким образом общество избранных, цвет нации, – трудная задача. Императрице она явно не под силу. Жозефина старается, но старания ее выходят боком.

Что будет представлять собой избранное общество двора, дамы, сановники, которым (по мысли Наполеона) надлежит скорее составить новую Францию, нежели восстановить старую, понятно с первых же дней Империи. Под императорским кровом, у самого подножия трона, образуется первый заговор «награжденных приданым», «наделенных рентами», «отблагодаренных».

Нельзя было допускать, чтобы новая Франция с самого начала заразилась разрушительными элементами старого режима. Они-то и заразили всех и всё. Даже Нея, даже Бертье.

Ватерлоо – не конец. Это продолжение.

Откройте Альманах 1814–1815 годов, который Тэстю преподнес его королевскому величеству с таким же почтением, с каким годом раньше преподносил его императорскому величеству. Кто слуги Бурбона? Это сплошь верные слуги Наполеона.

Двор короля сформировался в Тюильри без малейших затруднений, разыскивать не пришлось никого.

Разумеется, в том, что произошло, в той участи, которая постигла Францию, виновата далеко не только Жозефина. Однако и ее доля вины велика.

Жозефина оставалась виконтессой де Богарне, которая сидела в тюрьме, мужа которой гильотинировали. И если она не ненавидела тех, кто виновен в этих преступлениях, то потому, что не создана для благородной ненависти.

Роялисты всегда видели в Жозефине своего человека. Пусть презираемого, но все же своего.

В этом не приходится сомневаться.

Не ее ли вытолкнули вперед, чтоб спасти Полиньяков, скомпрометированных в заговоре против Бонапарта? Не она ли умоляла Первого консула за герцога Энгиенского? Когда Людовик XVIII пожелал войти в сношения с Бонапартом, кто проложил путь к нему? Всё Жозефина, всё она…

В 1814 году она собрала врагов Наполеона и открыла им двери Мальмезона.

Зато была задача, с которой Жозефина справилась.

Императрице надлежало вернуть двору роскошь, унесенную Революцией, воссоздать этот великий источник преуспеяния нации, оживлявший страну от Лиона до Руана.

Она должна возбудить артистическую энергию, заставить творить прекрасное и дорогое.

Она должна задавать тон.

И императрица с наслаждением задает тон. И задает планку в денежных тратах. Вот в чем Жозефине не было равных!

Ежегодно императрица тратила только на туалеты 1 миллион франков. Следует учесть, что выделено было ей «на тряпки» всего 360 000 франков. Но аппетиты Жозефины унять невозможно.

На императора обрушивается поток неоплаченных счетов. Император в разные годы заплатит: 701 873 франков, 650 000 франков, 391 090 франков, 60 000 франков, 400 000 франков. Счета летели за ним и на остров Эльба.

И все же не стремление к роскоши самой по себе нужно ставить Жозефине в вину. Роскошь – это один из принципов наполеоновской системы. Вина императрицы в том, что она не знает меры. Она виновата не столько в тратах, сколько в долгах.

Долги эти Жозефина делает бессознательно, она покупает всё, что блестит, всё, что радует глаз. Здесь сказывается ее креольская юность. Беспечная, она подписывает финансовые обязательства, совершенно не беспокоясь об их покрытии.

А когда приближался оговоренный срок, она, желая обмануть саму себя, по словам мемуариста, «часто посылала сказать купцам, чтобы те представляли счет только на половину суммы». Но другая-то половина не исчезала. Так долги накапливались. В 1812 году только Леруа, законодателю мод, демону-искусителю Жозефины, причиталось 58 000 франков.

Умеющий быть вкрадчивым и мягким, наглый и заносчивый Леруа в компании со знаменитой портнихой мадам Ремболь (которую он впоследствии выставил за дверь фирмы, чьей славе она пожертвовала свое имя) с 1804 года буквально обложил податью элегантное парижское общество.

Ему, пленительно-изящному тирану, Жозефина сопротивляется еще меньше, чем кому-либо другому.

И он не советует, он приказывает. И Жозефина с наслаждением и трепетом внимает приказаниям.