Жозефина. Книга 1. Виконтесса, гражданка, генеральша - [40]

Разве брак не сделался «расторжимой сделкой сроком на неделю, а то и на ночь»? Утверждают, что «возвращаясь в гарнизон на зимние квартиры, солдаты женятся на условии развода при выступлении в поход».

Брак — развлечение, очередное развлечение.

Должно в брак вступать:

Кавалер на бале

Нужен, чтобы стали

Вас на танец звать.

Но охота на мужа становится трудной. Недаром в те годы пели:

В брак зачем вступать?

Ведь жена любого —

Молвите лишь слово —

Рада с вами спать.

Такой упорный претендент, как Бонапарт, встречался редко. Следовательно, для Розы это был случай, упускать который — грех.

Теперь новобрачный опаздывает уже на два часа.

Больше всех долгим ожиданием встревожен Баррас. Не передумал ли Бонапарт? Не свалится ли снова Жозефина ему, Баррасу, на шею? Он вспоминает о визите, который нанесла ему любовница, чтобы возвестить о своем замужестве.

— Со своей стороны, — сказала она ему, — я не сочла себя обязанной посвящать Бонапарта в тайну своего нынешнего отчаянного положения. Он полагает, что у меня есть уже некоторое состояние и что я возлагаю большие надежды на Мартинику. Не говорите ему о том, что вам известно, дорогой друг, вы все испортите. Вы же понимаете: раз я не люблю его, мне вполне можно пойти на эту сделку. Но я знаю, что вы меня не любите, — добавила она, «внезапно пролив целый поток слез, что у нее получалось как по заказу». — Это самое мое большое горе. И мне в нем не утешиться, что бы я ни делала. Разве можно привязаться к другому после того, как любила такого человека, как вы?

— А Гош? — чуть не прыснув со смеху, ответил Баррас.

И бросил ей в лицо имена еще нескольких любовников.

— И tutti quanti!^[107] Полно, полно, обольстительница вы этакая!

Да, она была ею. И заставила настрадаться бедного Гоша, когда тот потребовал, чтобы она вернула его любовные письма: «Меня не заботит, будет ли ее муж знать, каким слогом я писал любовные письма этой женщине. Коль скоро она „снискала милости героев наших дней“, я ее презираю!» Как она могла предпочесть ему маленького полицейского генерала, отказавшегося сражаться в Вандее под его, Гоша, началом? И сверх того, наглеца! Гош помнил день, когда Бонапарт у г-жи Тальен, подражая голосу и ухваткам уличного гадальщика, посмотрел протянутую ему Лазаром руку и осмелился «торжественным тоном» объявить:

— Генерал, вы умрете в своей постели.

Бонапарта все нет.

Отблеск огарка, посверкивающего в оловянном подсвечнике, ложится на широкий фриз, где среди раковин резвятся амуры. Небрежно раскинувшись у догорающего камина, новобрачная погружена в размышления. Ей ведь пришлось заодно преодолевать сопротивление детей.

Гортензию, часто наезжавшую в Париж, пригласили в Люксембургский дворец на обед к Баррасу.

— Как, матушка, ты встречаешься с этими людьми? — запротестовала она. — Неужто ты забыла о несчастьях нашей семьи?

Роза не только встречалась «с этими людьми». В Люксембургском дворце она чуть ли не сама принимала гостей, а дома у Барраса играла роль хозяйки. Хорошенькая вдова вышла из положения, ответив дочери:

— Ты забываешь, что после гибели твоего отца я только и делала, что хлопотала о возврате остатков его состояния — считалось, что оно уже потеряно для вас. Разве я не обязана быть благодарна тем, кто помогал и покровительствовал мне?

21 января во время обеда, данного в ознаменование третьей годовщины казни Людовика XVI, Гортензию посадили за столом между ее матерью и «каким-то генералом», который — рассказывает будущая королева Голландии, — «говоря со мной, все время придвигался поближе, да так неудержимо и настойчиво, что это мне докучало и вынуждало меня отодвигаться. Поэтому я невольно обратила внимание на его лицо, красивое, весьма выразительное, но на редкость бледное. Речь у него была пламенная, но интересовался он явно лишь моей матерью. Это был генерал Бонапарт».

Видя такое внимание со стороны Бонапарта, Гортензия догадалась, что ее мать снова собирается замуж.

— Мама уже не будет любить нас так, как прежде, — услышала она от брата, поделившись с ним своим выводом.

«Когда генерал посетил мою мать, он заметил в нас холодок по отношению к нему. Он попытался рассеять его, но способом, который на меня не подействовал. Он злил меня, дурно отзываясь о женщинах, и чем горячей я их защищала, тем настойчивей он нападал на них».

Однажды, — вспоминала потом Жозефина, — Гортензия со слезами бросилась ей на шею, умоляя мать не выходить снова замуж. У Жозефины не хватило духу объявить дочери о своем замужестве, это взяла на себя г-жа Кампан, и Гортензия была «глубоко огорчена» известием.

В зале мэрии ждут уже третий час. Никто не подумал подрезать фитиль свечи, и она оплывает в одну сторону[108]. Колен, кажется, похрапывает. Жозефина размышляет… Она сказала Бонапарту, что у нее крупное состояние. Но она не знает, что он посетил Эмри и осведомился, много ли дают земли Жозефины. Банкир ознакомил его с ее положением: Пажри приносило лишь пятьдесят тысяч ливров в год. Каждый раз Роза могла вручать Эмри вексель на сумму от двадцати до двадцати пяти тысяч ливров. Это, разумеется, не золотое дно. И не то, на что Бонапарт надеялся.