Жмых - [55]

Погружаясь во весь этот эмоциональный сумбур, у меня возникло ощущение дежа вю; когда-то я в него уже окуналась: поменялись лишь действующие лица, а слова и интонации остались прежними.

У двери, засунув в рот грязный палец, таращилось по сторонам маленькое, встрёпанное создание в каких-то обносках.

— Вам нужно думать не о смерти, а о своём ребёнке, — сказала я.

Но Урсула, похоже, утратила способность не только соображать и рассуждать здраво, но и слышать: она неслась, как плот с вершины водопада.

— Почти двадцать лет я прожила во мраке, но донна Ольга показала мне дорогу к свету. Это борьба, революция!

— Трудный вы себе выбрали путь. И плохих попутчиков.

— О, Мадонна! Да как вы такое можете говорить про донну Ольгу?! — возмутилась Урсула. — Она ведь — святая! Я готова следовать за ней, как слепой за поводырём…

— «Как странник за звездой путеводной…», — добавила я.

— Вы понимаете меня? — обрадовалась женщина.

— Д… да… вероятно…

Она умоляюще заглянула в глаза:

— Вы поможете мне?..

— Чего вы хотите?

Женщина поманила девочку:

— Поди сюда, родная… — обхватив дочь за плечи, она привлекла её к себе, а затем резко толкнула навстречу ко мне. — Ну же, глупая, поклонись! Поцелуй у сеньоры ручку…

Она ткнулась в мою руку, как собака, прибежавшая на зов хозяина. Я вздрогнула.

— Сколько лет этой девочке?

— Три с половиной, сеньора.

— Она — от Антонио?

— Конечно, сеньора, от кого же ещё?

Я невольно потрепала ребёнка по голове.

— Как её зовут?

— Тереза.

На мгновение я почувствовала, как сдавило сердце: так звали мою мать. В душу вкрался суеверный ужас — не она ли сейчас восстала предо мной в другом обличье?

— Я не знаю, какая участь мне уготована… — сказала женщина, а я, предчувствуя пышную риторическую выспренность о неизбежности принести себя в жертву во имя благоденствия бразильского народа, мысленно дала слово, что если Урсула хотя бы заикнётся о своей великой миссии, я выставлю её вон; по счастью, скудный словарный запас моей собеседницы не позволил ей воспарить в ораторские выси. — Не хочу подвергать малышку опасности… Если вы не против, сеньора, я бы хотела оставить Терезу вам — на воспитание.

И снова, откуда ни возьмись, перед глазами замаячила давно забытая картина: жалкие строения монастырского приюта в Посадасе, уцелевшие после холеры воспитанники, раболепно выстроившиеся перед важным сеньором, которому вздумалось примерить на себя костюм филантропа, пыльная дорога, увозившая меня от одних горестей — к другим… Рука машинально потянулась за сигаретой.

— Хорошо, Урсула, я заберу девочку, — чиркая спичкой и не спеша закуривая, проговорила я. — Только ответьте на один вопрос. Что вы сейчас чувствуете?.. Нет-нет, я не осуждаю вас… Мне просто интересно, что испытывает женщина, бросая своего ребёнка?

Урсула опустила глаза.

— Я делаю это ради её блага. Вы позаботитесь о ней лучше, чем я.

«Если „позаботиться“ означает — прокормить, то, несомненно, у меня это получится лучше, чем у неё, а если — полюбить, то даже не знаю, есть ли у меня в этом потребность», — подумала я. Но в неожиданном предложении Урсулы виделся некий скрытый знак, я только не могла постичь волю Создателя: через мои руки прошло столько обездоленных детей, которым я исковеркала судьбы, так почему же Он доверил мне ещё одну жизнь? Дал последний шанс?

— Ладно, Урсула, возможно, вы и правы. А теперь послушайте мои условия: я воспитаю Терезу, как родную дочь, у неё будет всё, о чём только можно мечтать. Это я вам могу гарантировать. Но вы мне должны пообещать, что навсегда забудете о её существовании. Отныне её матерью буду я.

Женщина опешила.

— Но если мне захочется увидеть её… — растерянно пролепетала она.

Я была неумолима:

— Сейчас вы видите её в последний раз.

Урсула заметно колебалась. Почувствовав, что она вот-вот с негодованием отвергнет мой ультиматум, я начинала проникаться к ней симпатией, и дала себе слово: если она сделает это — я возьму на содержание их обеих… возможно, устрою Урсулу у себя экономкой… Но сумасбродные идеи победили в женщине хорошую мать.

— Я согласна, сеньора Антонелли… — кусая губы, шмыгнула носом она, — я согласна…

Услышав это, я точно одеревенела.

— Тогда прощайтесь и уходите.

Урсула крепко прижала к себе девочку — та, видя слёзы матери, тоже начала плакать, — а затем выскочила вон из дома. Тереза уже заревела в полный голос. Присев на корточки, я вытерла её щёки платком.

— Не плачь, детка, скоро ты забудешь свою непутёвую мать. Ты слишком мала, чтобы запомнить её надолго. В твоём возрасте память — чистый лист… Что мы будем рисовать на этом листе, дитя моё? — поскольку малышка, всхлипывая, молчала, я ответила за неё. — Нужно сказать — «что вам угодно, сеньора»… — и легонько тронула её нос указательным пальцем. — Дзынь! — она улыбнулась. — Ты такая миленькая, Тереза… настоящая маленькая принцесса!.. Я куплю тебе коралловые бусы… и красивое голубое платье… Мы оденемся, как две госпожи, и пойдём по улице — пусть все завидуют…

Я позвонила в колокольчик. На зов прибежала горничная.

— Сначала накормите её, как следует. Малютка голодна. Только не переусердствуйте — она сильно истощена, это может ей повредить. Потом выкупайте хорошенько и оденьте во всё чистое. Если в волосах вши — остригите налысо… Как справитесь с этим, вызовите мою портниху — пусть снимет мерки и сошьёт ей несколько платьев.