Жизнеописание Льва - [32]
— Садитесь, садитесь.
Столик стоит у дивана, напротив есть стул, но на нем сидеть слишком высоко по отношению к столику. Она садится на диван. Я, пометавшись, на стул.
Все та же снисходительная улыбочка.
— Значит, вы писатель.
— Скорее пробую себя.
— А библиотека почему? Ну по-че-му?.. — вдруг пропевает она, цитируя Земфиру. И улыбается, глядя на меня. Ее взгляд задерживается чуть дольше, чем это было бы естественно. Барчи атакует мои ноги, она поднимает его, относит на кухню и там, по-видимому, закрывает. Возвращается.
— Писательством много не заработаешь.
С кухни слышен оскорбленный лай, глухой, но столь же визгливый.
— Жалко вашего Барчи.
— Ничего, потом дам вкусного.
Политика кнута и пряника. Для собак и, наверное, людей.
— Где учились?
— МГУ.
Она уважительно качает головой.
— А я вот в «кульке». Институт культуры.
Я тоже киваю — не то чтобы уважительно, но со знанием дела.
— Да не надо.
— Нет, почему, я знаю многих замечательных людей, которые окончили…
С досадой и немного обидой:
— Ой, ну перестаньте!
Пауза. На ней простая юбка, блузка с коротким рукавом и значительным вырезом. Когда она наклоняется к столику, я отвожу глаза.
— Один живете?
— С мамой. И бабушкой.
Полуулыбка.
— А у меня в Липецке папа.
— А мама?
— Рано умерла. Рак.
Я сочувственно киваю. Молчим, пьем чай. Я хочу варенья — оно выглядит крайне привлекательно, — но боюсь, что уроню его с ложки на пути ко рту.
— Берите варенье!
Она очень умна. Хотя почему умна? Просто наблюдательна.
— Нет, спасибо! Я так.
Молчит, смотрит.
— Вам нравится, как развивается ваша карьера? — неожиданно спрашиваю я.
— В смысле?
Кажется, смог удивить.
— Я имею в виду — вы пошли по пути… эээ…
Бюрократическому? Чиновничьему?
— Ну, не всем же книги писать.
Опять обидел? Я не знаю, что делать, встаю и хожу по комнате. Слоняюсь. Вроде как я осматриваюсь. Осматривать особенно нечего, опять иду к шкафу и в его стеклянной дверце вижу Екатерину Ермолаевну, которая смотрит на меня. И она видит мой взгляд. Я поворачиваюсь к ней. Она продолжает смотреть на меня.
— У вас есть кто-нибудь? — вдруг спрашивает она.
— Да, — вдруг отвечаю я. Даже не успев подумать. Даже не успев содрогнуться от откровенности вопроса.
Поздравляю вас, гражданин, соврамши!
Она поднимает брови.
— Ее зовут Лиза, мы были однокурсниками, и теперь продолжаем… отношения.
— Что ж не женитесь?
— Мы… не готовы.
Она кивает, как будто сочувственно. Еще отпивает чая, потом по-мужски хлопает ладонями по коленям.
— Ладно! Значит, говорите, дневники.
Берет мой стул, идет к шкафу, скидывает свои тапочки на каблуках. Юбка затрудняет движения.
— Может, лучше я?
— Лучше дайте руку!
Моя ладонь холодна и потна. Я поспешно тру ею о штанину, пока требовательная шуйца Екатерины Ермолаевны протянута ко мне.
Она опирается на мою руку и встает на стул. Теплая, мягкая рука. Сразу убрала, я бы держал еще. Екатерина Ермолаевна роется на верхних не застекленных полках. Рядом с моим носом — ее блузка. Духи.
— Вот!
Рука протягивает мне сверху старую тетрадь в черной дерматиновой обложке.
— И вот эта.
Еще одна, с обтрепанными коричневыми краями страниц.
Теплая ладонь вновь требует мою лягушачью лапку.
Спускается.
— Что это у вас руки такие холодные?
Улыбается, накрывает мою ладонь второй рукой. И, прежде чем мое лицо успевает покраснеть, а дыхание — сбиться, тут же отпускает.
Прозрачные серые глаза смотрят на меня. На радужной оболочке есть разноцветные точечки. Сама радужка обведена темной окружностью. Такое я видел только у детей. Между нами совершенно определенно возникает напряжение, и я понимаю, что мне все равно, что Екатерина Ермолаевна старше лет на семь, что она на самом деле мне не нравится, что она чиновница-карьеристка, у нее нет вкуса и она по всем признакам чужой мне человек. Я готов пуститься на этот неожиданный эксперимент с самим собой, мне нужны эти отношения, или что там сейчас происходит, я
Звонит телефон, она быстро отходит, берет черную трубку с антенной.
— Да?.. Уже приехала… ну вчера, а что?.. вряд ли… устала… не знаю, позвони завтра.
Нажимает на кнопку отбоя, поворачивается ко мне. Я уже успел домыслить, что она разговаривала с мужчиной, любовником, что она не хочет его сегодня видеть (из-за меня? из-за меня?), да и завтра тоже, потому что у них явный разлад в отношениях.
— Папа, — говорит она мне, слегка улыбаясь. — Всё домой зовет заехать, да куда там.
Возможно, врет. Я вру, что у меня есть отношения, а она — что нет.
— Ну, вот так, — говорит она, поскучнев. — Имейте в виду, в обратную сторону пятьдесят девятый троллейбус останавливается не на той стороне бульвара, а совсем в другом месте. Смотрите.
Она берет меня под локоть и ведет к окну.
— Вооон там, видите?
Синие в сумерках дома с редкими огнями, черные газоны и костлявые остовы деревьев. На остановке топчутся серые фигурки.
Мы молчим у окна, и мне начинает казаться, что, возможно, я смогу ей хоть немного объяснить про то, что составляет мою картину мира. Надо только поколебать вот эти ее закоснелые примитивные установки, это са-мо-до-воль-ство — не в бытовом смысле, а, так сказать, в онтологическом. Екатерина Ермолаевна довольна своим существованием и всем, что с ним связано, в этом доме и вообще. А я в своем сомневаюсь и нет.
Прямо в центре небольшого города растет бесконечный Лес, на который никто не обращает внимания. В Лесу живет загадочная принцесса, которая не умеет читать и считать, но зато умеет быстро бегать, запасать грибы на зиму и останавливать время. Глубоко на дне Океана покоятся гигантские дома из стекла, но знает о них только один одаренный мальчик, навечно запертый в своей комнате честолюбивой матерью. В городском управлении коридоры длиннее любой улицы, и по ним идут занятые люди в костюмах, несущие с собой бессмысленные законы.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).