Жизнеописание Льва - [30]
И вот тут за мной в глубину стеллажей приходит девочка-библиотекарь Марина и говорит, что меня спрашивают. Я как-то сразу понимаю, что это Екатерина Ермолаевна.
Она холодно здоровается со мной.
— У вас здесь есть где недолго побеседовать?
На втором этаже маленькая комнатка для отдыха, с плитой и телевизором. Тем, кто работает давно, в этой комнатке позволены знакомые. Но мне неловко туда ее вести. И мало ли что подумают девочки.
Я беру куртку, она одевается в гардеробе, мы выходим на улицу. Она закуривает, и курит красиво, уверенно.
— Так вы писатель? — опять спрашивает она.
Разрази, в самом деле, гром этого Женю.
— Я делаю некоторые попытки. Личность Сызранцева мне очень интересна.
Да, так неплохо.
Она молча смотрит на меня. Пожалуй, насмешливо. Может, вспоминает, как я пялился. Я не пялился.
— Возможно, у меня есть некоторые материалы о Сызранцеве, — вдруг говорит она.
Вот это неожиданность.
— Да?
— Я из Липецка, Воронеж от нас недалеко. Мой дед учился там в университете и, судя по датам, в одно время с Сызранцевым. От него остались дневники тех времен. Я читала — там упоминается какой-то студент, который пишет интересные стихи. Правда, дед называет его Клим. Но Климент и Клим — это ведь одно и то же?
— Я не знаю. Но да, возможно.
Не забыть уточнить в святцах.
— Вам это пригодится?
— А вы говорили об этом в музее?
— Нет.
— Почему?
Она молчит, смотрит на меня. Мне кажется, или она смотрит на меня с улыбкой? Затаенной.
— Сотрудники музея не произвели на меня должного впечатления.
Мне становится приятно, и я некоторое время готов ради нее на любые жертвы. Стыдно, батенька, это ведь дешевый прием. Что-то ей от меня нужно. Но что с меня взять?
Вокруг нее разливается тепло. Мне кажется, я чувствую, как она дышит, как мягко и слаженно растягиваются под ее кожей сухожилия и сокращаются мышцы, когда она поворачивает голову и поднимает руку, как непрерывная работа нейронов рождает разряды и заставляет прозрачные серые глаза скользить по мне, оценивать, улыбаться, заманивать. Я присутствую рядом с абсолютно чужеродным мне существом и не могу понять, в чем заключается ее власть надо мной. Физиологичность все же неточно. Грубая осязаемость. Не знаю, но ближе.
— Так что, вам интересно или нет? — уже немного раздраженно спрашивает она.
— Интересно, конечно! Безусловно.
— Вы можете заехать за ними. Есть где записать адрес?
У меня нет где записать и чем. Она достает записную книжку в «крокодиловом» переплете, паркеровскую ручку. Пишет, вырывает листок.
— Вот. И здесь телефон. Это домашний. Это сотовый. Позвоните предварительно. В ближайшие три дня меня не будет в Москве.
Она живет где-то в районе Хорошевки.
— Всего доброго.
И уходит, уверенно (начальственно) ставя ноги, почти печатая шаг. Сапоги плотно облегают икры. Сумка висит на локте. Как будто сразу забыла о моем существовании, как будто ее ждут важные и интересные дела, бурлящая жизнь, полная значимых событий. Возможно, неправда.
В очередной приход к Сызранцеву я застаю чаепитие не только с Евгением, но и с Алевтиной. Расширенное. Я решаю пока ничего говорить о беседе с Екатериной Ермолаевной, потому что
Не знаю почему.
Частично — из-за Алевтины. Атмосфера. Атмосфера сегодня совсем другая.
Алевтина не видит никого, кроме Евгения. Полина — о, тут много. Усталость, досада, я бы сказал, внутренние слезы. Фима весь в себе, Елена Самуиловна опять дремлет.
За стеной разучивают концерт Сибелиуса. Проблемы с интонацией. Удивительно, но я пока ни разу не столкнулся с таинственным скрипачом. Ранее в разговорах упоминался некий Митя — думаю, что это он.
Меж тем Женя читает.
Оставьте! Не трогайте! Бросьте!
С утра поднялся тарарам,
С утра телефонные гости
Звонили по всем номерам.
Голубчики! Вы им не верьте!
Они ни с того ни с сего.
Он умер совсем не для смерти,
И тлен не коснется его.
Нашел неизвестное стихотворение Сызранцева. По-видимому, на смерть Маяковского, так как датировано 14-м апреля тридцатого года. Хорошо, хотя слабее «Квартиры». Но Женя извлек из него тему для импровизации.
— Задумайтесь на минуту, — говорит он. Сегодня его аудитория — мы с Алевтиной. Фима демонстративно углубился в газету, Полина взялась за мытье посуды. — Вот Сызранцев. Человек, о котором вы ничего не знали.
— У нас на пятом курсе будет…
Алевтина университетская. Русское отделение.
— Неважно. Вот задумайтесь. А вдруг его фамилия на самом деле была не Сызранцев, а Мелитополев. Или Житомирский. И с Сергеем Рудаковым он вовсе не дружил, а был шапочно знаком. А дружил он с Андреем Платоновым. Который, кстати, на самом деле Андрей Климентов и который, кстати, тогда же учился в Воронежском университете. Или он дружил с Валентином Ющенко. Который, кстати, тоже работал в Воронежском книгоиздательстве. А первой жены Ольги у него вообще не было — просто ошибка в книге регистрации. Это все имеет значение?
Алевтина смотрит Жене в лицо, стараясь угадать, какой ответ будет правильным.
— Имеет, — говорит она.
И ошибается.
— Ничего, дорогая моя, подобного, — говорит Женя.
У него интонация человека, удачно показавшего фокус.
Так я и думал. Женя — идеолог всего, что здесь происходит. Происходит? А что здесь происходит?
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).