Жизнь жизней - [3]

умираю.

Как с этим примириться,

я не знаю

с тех ранних дней,

когда острей

предчувствуется жизнь

и ранит

о смерти мысль.

Отдельно — смерть.

Отдельно — жизнь.

«Стоит сосед, еще живой…»

Стоит сосед, еще живой,

с улыбкою глядит.

На что — не видно из окна:

улыбка странная видна.

И мысль мне странная пришла:

стоит сосед, еще живой.

И хоть о каждом можно так сказать,

нелепо думать это всякий раз,

когда живого видишь человека.

Мы и не думаем так всякий раз.

«Ребенок был мудрец среди людей…»

Ребенок был мудрец среди людей.

Он — погружен в таинственное —

имена давал всему, что видел.

Он весь был жизнь и свет и расточал их

и получал взамен себе оковы.

Он был так беззащитен!

И скоро не могли его узнать — он затерялся,

неотличимый от других.

Уже окреп и знал ненужное,

                                                  а важное забыл —

откуда он… зачем пришел… вернется ли…

А скоро

и думать позабыл об этом.

«Поплачь, малыш, …»

— Не хочу шарик!

Он лопнет! лопнет!

Поплачь, малыш, —

уже бессильней, тише.

Как лопнет шарик —

сгинет наша жизнь:

моя, твоя…

Красиво как

по нам

звонят колокола.

Мы слышим.

«Тем, кого ведут умирать…»

Тем, кого ведут умирать,

уже некуда больше спешить,

их отставляют дела,

им одно остается — жить.

И оказывается, что жить — это и было

самое важное дело.

Но за жизнь разучаются жить

те, кого ведут умирать.

Разве что… выживать…

столько сил положить…

А жить — это самое простое, что умеют

камни, деревья, звезды, воробьи, собаки

…и человек, когда ведут его умирать.

«Давным-давно…»

Давным-давно…

я вижу это в дымке

…я шла по берегу,

под ноги глядя —

песок и камешки,

а слева море

бескрайнее.

И вот иду,

пытаясь различить,

что впереди,

с надеждою узнать,

куда ведет дорога

и кто меня поставил на нее.

Так шла и шла…

Порой встречались люди

и рядом шли.

Одни, другие

то появлялись,

то исчезали

не сказав ни слова.

И плыли облака.

И ничего

не изменялось.

Города,

маня огнями,

как миражи, растаяли.

Все дальше, дальше

вела дорога,

море

шумело так же

слева.

Иногда мне

хотелось в море броситься —

дорога

не отпускала,

просвет обозначая впереди.

А сил все меньше,

и все больше ясно,

что сколько бы ни шла,

я не узнаю,

куда иду, откуда

и зачем

мой путь так долог…

«Стих …»

Стих —

          это ветер, который стих.

А вначале был сильный,

подталкивал в спину.

Я ему подставляю лицо —

люблю ветер!

И вот витийствует он во мне,

вот стихает…

стихами.

«Говорят со мною пьяные и дети…»

Говорят со мною пьяные и дети.

Я им отвечаю как умею,

мы расходимся довольные друг другом.

Говорят со мною птицы на рассвете

(гулкой ранью голоса слышнее),

враз начнут — и вперебой галдят.

И беседуют со мною книги,

что смиренно знают себе цену

и на полках выстроились в ряд.

Есть еще одна — должна быть — книга…

Но ее энигматических страниц

Даже и коснуться я не смею.

«Пока искали жизни смысл…»

Пока искали жизни смысл,

из смысла жизнь ушла,

а без нее скудеет мысль

и истина темна.

БЫТИЕ

«Нарисуем…»

Нарисуем

день уходящий: кубик будильника

на этажерке, суп на плите,

а на столе книгу с тетрадью.

И — вид за окном.

«Весенний вечер…»

Весенний вечер.

Теплый ветер.

И так близки

и голоса далекие,

и диск луны.

Миг жизни вечной.

Окно открыто в сад.

(То было много лет назад.)

Настольной лампы свет.

Раскрыта книга,

но глаза глядят поверх

страниц во тьму,

и замирает сердце —

огромен вечер.

Жизнь будет вечно.

Дождь

Не спится. Дождь. Встать и побродить по темной квартире. Включить чайник. Только не компьютер — не погружаться в потусторонность. Вдруг остро чувствуешь, что здесь ты, на Земле.

Начинает светать. Шумит дождь, но все тихо. Ничего не мешает ощутить замирание и волнение жизни во влажной лиственной глубине дерева за окном.

Город ночью ирреален. Меня и разбудил какой-то непонятный гудок. Изводяще ровное гудение, никак не менее получаса. Если прикрыть окно, то уже не так громко и похоже на комариный звон.

Загрохотал гром в небе, а гудение незаметно прекратилось.

Потом вообще все стихло. Мирно идет дождь. Не проходит и не уходит, а идет себе и идет.

И я радуюсь (может быть, одна во всем громадном городе), что лето дождливо.

Я люблю дождь.

«Обида, ненависть, любовь …»

Обида, ненависть, любовь —

душа жива.

Заветных впечатлений новь,

для них слова.

У жизни счастлива в гостях,

на этом берегу,

я к дню отплытья только страх

священный берегу.

Нельзя представить: здесь в плену

почувствую себя

и с облегченьем ускользну

в простор небытия.

«Кривой домишко и простая жизнь …»

Кривой домишко и простая жизнь —

обед на грядке, а река напоит.

Одной, за девяносто, нелегко ей.

Завод не кончился — держись, держись.

И трогательно видеть, как идет

жизнь заведенная — сама собою,

постичь какую вчуже не дано мне.

Но у крылечка каждый год цветы —

для красоты.

«Ну, Солнце, я тебя не узнаю!..»

Ну, Солнце, я тебя не узнаю!

Еще позавчера, в другом краю,

ты так светило — ярко, жарко, в лад,

а тут лишь глянешь косо — и назад.

Ты Солнце?..

«Беспечным гулякой слыл мой прапра… дед…»

Беспечным гулякой слыл мой прапра… дед,

снискавший цветочное имя.

Оно и к моей прилепилось судьбе,

воссоединившись с другими.

Хочу я пчелою над скромным цветком

кружиться не праздно — в заботе,

как в улей вернуться с душистым медком

и чтобы пополнились соты.

«Вечереет…»

Вечереет,

и в млечный сумрак за окном

вплывает

старинной утлой люстры отраженье —