Жизнь - [8]

Сердце Доброполова сжалось от мучительной боли. Глаза Аксиньи Ивановны напомнили ему жену Ирину. Конечно, она был красивей этой, мало знакомой ему, чужой женщины, моложе, культурнее, но она так же заплетала свои волосы, так же укладывала их вокруг головы, и цвет их был еще нежнее, чем у Аксиньи Ивановны, и в глазах у нее было что-то общее с ласковыми глазами хозяйки этого погреба.

Сравнение пришло помимо воли. Оно затронуло вечно живую, болезненно-чуткую струну, и Доброполова охватило страстное волнение. Это была любовь ко всему поруганному, и ярость, бесстрашие и ненависть к тем, кто отнял у него любимую женщину, сына… И ему захотелось поскорее броситься в огонь вместе со своей ротой, схватит врага за горло. Он нетерпеливо посмотрел на часы…

Бойко разошелся во-всю, рассказывая какую-то смешную историю. Вдруг упругая и плотная, как морской вал волна воздуха ударила через открытый люк в погреб, погасила свет гильзы, наполнила подземелье пылью, смрадным запахом взрывчатого вещества. Все на минуту оглохли. Чихая и кашляя, Бойко кинулся наверх.

Митяшка тоненько крикнул:

— Ма-ама!

Жалобно, совсем по-детски, заблеял ягненок.

Доброполов осветил электрическим фонариком пол, отыскивая упавшую гильзу.

— Ничего, ничего, — успокаивал он. — Теперь тут три наката. Не страшно.

Еще три взрыва, но уже подальше, потрясли погреб.

— Мамка, я уже не боюсь! — раздался в углу детский голосок. — Ишь, пло-клятые как стлеляют!

Доброполов погасил фонарик, хотел зажечь спичку и вдруг наткнулся в темноте на Аксинью Ивановну. Женщина дрожала мелкой дрожью испуга, свойственной в минуты близкой опасности даже самым бесстрашным людям.

— Не бо-йся, Аксинья Ивановна, — тихо проговорил Доброполов и легонько обнял женщину за плечо. — Нынче мы заклепаем его поганую глотку.

— А я не боюсь, а я не боюсь! — снова откликнулся из угла детский веселый голосок.

— Ишь, герой. От горшка три вершка — засмеялся Володя Богатов.

Доброполов зажег фитиль гильзы, осмотрелся.

Старуха хрипела и стонала, и черные провалы ее глаз казались еще страшнее. Аксинья Ивановна сидела на нарах, прижимая к груди Митяшку. Бледное лицо ее было спокойно.

— Мама, они уже не будут стлелять. Я буду спать, — сказал Митяшка и, освободившись из рук матери, свернулся под боком у бабушки.

Подчиняясь необъяснимому порыву, Доброполов подошел к нарам, сначала легонько дернул мальчугана за пухлую пуговку носа, потом крепко поцеловал его.

Острые и настороженные, как у зверька, глаза, блеснули перед ним.

— Сразу видать — у самого есть детки, — сказала Аксинья Ивановне.

— Был сынок, хозяюшка…

— А где же он теперь? Помер, небось?

Доброполов тяжко вздохнул, не сразу ответил:

— Не своей смертью… Семью мою теперь не сыщешь, Аксинья Ивановна. Закопал их немец под курганом в Кубанской степи… Эвакуировался наш колхоз, ехал целым обозом — хлеб везли, скот гнали. Отъехали километров 70 — немец их танками и перехватил… Эсэсовцы покосили их из автоматов. Узнал я об этом только в этом году от председателя соседнего колхоза, — письмо от него получил. Где сынок мой и жена зарыты, — после войны буду искать. Степь Кубанская широкая, что море — человек в ней теряется, как иголка.

В погребе водворилось молчание. Аксиньи Ивановна скорбно смотрела на Доброполова, потом сказала тихо и просто:

— Товарищ командир, ежели что нужно вам и вашим бойцам, я сделаю. Окопы рыть, белье постирать… Что велите, то и сделаю…

— Спасибо, хозяюшка, большое спасибо, — поблагодарил Доброполов.

— У меня муж-партизан тоже пропал в этих лесах, — еще тише добавила она.

В это время снаружи послышалось натруженное дыхание ползущих людей, глухие стоны.

— Сюда, сюда… Осторожней, — запыхавшись, командовал кто-то шопотом. Откинув крышку входа и заслонит собой звездное небо, в погреб сначала просунулась тоненькая хрупкая фигурка в короткой серо-зеленой юбке. Это была медсестра санитарной роты Маша Загорулько. С необычайной ловкостью она поддерживала своими маленькими, сильными рукам чьи-то безвольно свисающие ноги в больших сапогах со стертыми подковками.

Связной Володя кинулся к ней и санитару на помощь, и в погреб бережно был опущен новый гость в изорванной до пояса окровавленной шинели. Доброполов узнал своего пулеметчика Никиту Ветрова, склонился над ним. На правом бедре его уже лежала пухлая марлевая повязка, пропитанная теплой яркой кровью. Давно небритое лицо покрылось слоем пыли, глаза смотрели сердито. Увидев Доброполова, он перестал стонать.

— Как же это ты, Ветров, поддался немцу? — желая подбодрить пулеметчика, сказал Доброполов.

— Попал… с…сука! — прохрипел Ветров. — Пулемет расшиб… жалко…

— Отойдите… Не мешайте, товарищи! — строго прикрикнула Маша.

Аксинья Ивановна глянула в лицо бойца.

— Воду он мне приносил из речки… — вздохнула она и отвернулась, закрыв рукавом глаза.

Ветров, услышав ее голос, с живостью повернул к ней лицо, искаженное судорогой боли, тихо и ласково вымолвил:

— Аксиньюшка…

И Доброполов заметил в суровых глазах этого пожилого человека то же самое, что было во взглядах Бойко, Пуговкина, Сыромятных, когда они заговаривали об Аксинье Ивановне.

— Вот тебе и работа, Аксинья Ивановна, — сказал Доброполов. — За раненым будешь ухаживать. А теперь, до свиданья. Будем живы — встретимся…