«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы» - [260]

От которых не осталось и следа,

Это было, это было в той стране,

О которой не загрезишь и во сне.

Я придумал это, глядя на твои

Косы – кольца огневающей змеи,

На твои зеленоватые глаза,

Как персидская больная бирюза…

Может быть, тот лес – душа твоя,

Может быть, тот лес – любовь моя,

Или, может быть, когда умрем,

Мы в тот лес направимся вдвоем.

(132, с. 7)

С. 384Голлербах даже нашел возможным высказать это мнение в своей критической статье о “Драконе”. —…и вскоре совсем забылось. – 23 февраля 1921 г. в газете “Известия Петросовета” под псевдонимом “Ego” была опубликована глумливая рецензия Эриха Федоровича Голлербаха (1895–1942?) на альманах “Дракон”. В ней, в частности, говорилось:

“Есть в сборнике две дамы: М. Тумповская и Ирина Одоевцева. Обе умеют писать стихи и, вероятно, не хуже стихов вышивают салфеточки на столики и подушечки для диванчиков. Тумповская вышивает мечтательные и фантастические узоры, а Одоевцева любит «гумилевщину» и разные мрачные шутки, вроде солдата, подсыпающего в соль толченое стекло, или могильщика Тома, которому «не страшно между могил, могильное любит он ремесло»; «окончив работу, идет он домой, вполне довольный судьбой такой». Просто и хорошо. Домашние, наверное, хвалят, не нахвалятся. «Вот она у нас какая. Стихи пишет, сам Гумилев одобряет». Кстати сказать, Гумилев оповещает, что у поэтессы «косы – кольца огневеющей змеи» (без змеи он не может, ему непременно подай не дракона, так змею) и «зеленоватые глаза, как персидская бирюза»” (цит. по: 149, с. 593–594). Нелишним будет отметить, что Маргарита Марьяновна Тумповская (1891–1942) некоторое время тоже была возлюбленной Гумилева.

25 февраля в столовой Дома литераторов взбешенный Гумилев устроил Голлербаху публичную выволочку, в этот же день описанную последним в шутливом стихотворении. Приведем здесь его начало:

“С лица Земли сотру я вас

За пасквиль дерзостный, змеиный,

За описанье кос и глаз

В «Лесу» прославленной Ирины.

Насмешек я не потерплю!

Так будьте ко всему готовы:

Карьеру вашу я сгублю

Своим суровым, веским словом”.

(Там же, с. 594)

Это стихотворение Голлербах зачитал в Доме литераторов, о чем вспоминает О. Гильдебрандт-Арбенина: “Голлербах читал сатирические стихи – я смеялась, потому что Голлербах задевал Одоевцеву” (96, с. 461).

26 февраля Голлербах отправил Гумилеву открытое письмо, из которого здесь приведем несколько отрывков:

“…я имел дерзость недостаточно почтительно отозваться о Ваших последних произведениях.

Наряду с этим я процитировал описание кос и глаз г-жи Ир. Одоевцевой («Лес»), Вы усмотрели в этом «оскорбление дамской чести» и «оглашение непроверенных слухов», и, встретившись со мной 25.II. в «Д.<оме> л.<итераторов>», «заявили» буквально следующее: 1) что статья моя «гнусная, неприличная и развязная», 2) что я поступил «не по-джентльменски», бросив тень (?) на Ваше отношение к Одоевцевой, которая для Вас «не больше, как ученица», 3) что посему Вы «отказываете мне отныне в чести “подавать руку”», 4) что моя «литературная карьера» отныне «окончательно и бесповоротно» погибла, т<ак> к<ак> по Вашему требованию меня «не станет печатать ни один “приличный орган”» <…> 5) что отныне Вы твердо намерены «всячески “вредить” моей репутации, всем рассказывать о моей “возмутительной” статье и добиться того, чтобы меня “никуда не принимали”» (“в тех органах, где я увижу ваше имя, я буду заявлять, что рядом с вами сотрудничать не могу – или я или он”).

Все это было сказано Вами во всеуслышание, в столовой «Д<ома> л<итераторов>», в намеренно повышенном тоне.

Считаю нужным повторить свои возражения и дополнить их еще некоторыми мыслями.

1) Изображение в стихотворении «Лес», посвященном Ир.<ине> Одоевцевой, именно ее, а не кого другой, настолько явно и несомненно, что едва ли моя цитата является «нескромным разоблачением»

2) «Разоблачениями» я вообще не занимаюсь, а в данном случае мне и в голову не приходил какой-либо «намек» разоблачительного свойства, т.<ак> к.<ак> я не имею удовольствия знать лично Ир.<ину> Одоевцеву, а Ваши с нею отношения интересуют меня не более, чем прошлогодний снег или количество извозчиков в Буэнос-Айресе. Клянусь костями Роберта Пентегью и Молли Грей, что никакого злого умысла в моей статье нет.

3) Для всякого литературного человека ясно, что вся моя статья умышленно написана в форме шаржа ео ipso – отпадает обвинение в «пасквиле»; шарж такая же «законная» форма литер<атурного> произведения, как и сонет, рондель или канцона – в стихах.

4) <…> Надеюсь, Вы поймете когда-нибудь, что Ваши слова об «оглашении непроверенных слухов» основаны на явном недоразумении. И прошу верить, что плохо понятая Вами идея рыцарства, одушевляющая Вас, не может, как и всякая другая идея, изменить моего доброго к Вам отношения. Если же г-жа Одоевцева чувствует себя лично оскорбленной (?), то я охотно извиняюсь перед ней в том, что так неосторожно популяризировал сведения о ея миловидной внешности” (149, с. 595–596).

22 мая 1921 г. состоялся инициированный Голлербахом суд чести, который, как он сам вспоминал позднее, “вынес резолюцию, как и полагается суду чести, двойственную и потому безобидную. Моя статья была признана действительно резкой и способной возбудить неудовольствие Гумилева, но было также признано, что она не давала Гумилеву основания употреблять при объяснении со мной обидные выражения” (106, с. 589).