Жизнь после смерти - [10]

Попытки писать стихи заканчивались приступами черной меланхолии. Давным-давно, еще во времена своей шальной молодости, он с неожиданной прозорливостью и беспощадной искренностью написал, что «поэт в свои нетворческие минуты „меж детей ничтожных мира“, быть может, ничтожней всех других». Напророчил…

Однажды нечаянно обнаружилось старое письмо князя Вяземского Князь Петр писал, что «даже записка в лавку, начертанная рукой гения, невыразимо ценна для потомства». Пушкин вспомнил: конец 1825 года. Тогда стало известно, что друг Байрона после его кончины собрал и уничтожил переписку романтического лорда… Вяземский тогда друга осудил, о чем и написал Пушкину. Тот в раздражении ответил:

«Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона?.. Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок — не так, как вы — иначе»

Господи, ведь и его письма друзьям, его записки мимолетным любовницам — все это может быть не уничтожено, а собрано каким-нибудь почитателем-доброхотом и стать достоянием толпы! Как сделать, чтобы этого не случилось? Где тот друг, который сможет собрать и уничтожить никчемные, ненужные листки? Да у него и друзей-то не осталось.

Пушкин почувствовал внезапный озноб. Его переписка с женой сохранилась почти полностью, а сколько глупостей он по молодости и горячности там написал! Со стороны может показаться, что Наталья Николаевна вела рассеянный светский образ жизни, имела массу поклонников, не уделяла внимания мужу и детям… Нужно немедленно все уничтожить пока письма не попали в чужие, холодные руки.

Пушкин хотел встать с кресла, но ноги внезапно отказали ему. И руки налились свинцовой тяжестью — не шевельнуть. Что это такое, Господи? Неужели конец? Ему же семьдесят лет исполнилось только год тому назад… Господи, да сделай же хоть что-нибудь!

Словно в ответ на его беззвучную молитву в дверь постучали и вошел лакей:

— Ваше сиятельство, — начал он было, но, заметив, что барин вроде бы не в себе, порскнул обратно за дверь и вернулся уже в сопровождении немолодого человека в дорожном костюме.

— Свечей! — приказал незнакомец лакею. — Распорядитесь принести таз с водой, чистое полотно. И скажите, чтобы принесли из моей коляски сумку.

Незнакомец снял сюртук и, тщательно вымыв руки, открыл принесенную ему сумку и ловко разложил на столике медицинские инструменты.

— Вы врач? — хотел спросить Пушкин, но губы не повиновались ему.

— Сейчас пустим кровь, — пояснил незнакомец. — Как удачно вышло, что я решив заехать к вам, Александр Сергеевич, выбрал именно сегодняшний день. Да, разрешите представиться: Пирогов Николай Иванович. Бывший военно-полевой хирург…

О Пирогове Пушкин, конечно же, слышал: это имя гремело, солдаты на доктора чуть ли не молились.

— А я, изволите видеть, в отставке книгу начал писать о ранах всевозможных. И вспомнился мне, уж простите великодушно, ваш случай — уж больно удивителен. Доктор Арендт тогда рассказывал, конечно, да я молод был, многого не понимал, а он многое не договаривал…

— Я умираю? — неожиданно внятно спросил Пушкин.

— Пока нет, — совершенно спокойно отозвался Пирогов. — Но могли бы без врачебной помощи, что, собственно, обычно и происходит. А сейчас просто придется какое-то время полежать. Удар у вас, Александр Сергеевич, небольшой, но удар.

— Я шевелиться не могу, — произнес Пушкин и поморщился.

— Не все сразу, Александр Сергеевич. Приготовлю лекарство, будете принимать… Речь-то восстановилась, значит, и двигаться начнете.

Пирогов приготовил какую-то микстуру и дал Пушкину чайную ложку терпкой, горьковатой жидкости.

— Как… вы… здесь?… — медленно, но внятно спросил Пушкин.

— А мне, Александр Сергеевич, много лет ваша рана покоя не дает. Изволите видеть, никто с таким ранением у меня не выжил, хотя лечил я куда кардинальнее Арендта. Адресок у сыночка вашего старшего раздобыл… Ну, сейчас вы поспите, а завтра, благословясь, снова побеседуем, ежели вы не возражаете.

«А ведь это, похоже, первый звоночек, — размышлял Пушкин сквозь наплывающую дремоту. — Ну как ноги вообще ходить не будут? Пересяду в коляску — паралитик паралитиком… Завтра, если руки будут слушаться, нужно завещание выправить…»

Из дремоты он плавно перешел в сон. А проснулся, весь в поту. Во рту было сухо, нестерпимо хотелось пить. Он попробовал протянуть руку к колокольчику возле дивана и — о чудо! — рука его послушалась.

— Пить, — прошептал он появившемуся вскоре лакею. — Морса с погреба принеси.

— Доктор наказывали: как проснетесь — сей же минут лекарство выпить, — сообщил лакей. — Извольте, ваше сиятельство.

Пушкин проглотил уже привычную горькую микстуру и снова попросил:

— Морса…

Пока лакей ходил за питьем, явился Пирогов — свежий, выспавшийся. Пощупал у своего пациента пульс, осмотрел и удовлетворенно кивнул головой: