Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [103]

Эта докладная записка была рассмотрена многими Наркоматами и, наконец, попала в Совет Народных Комиссаров для окончательного утверждения. Большинство Наркоматов высказались за введение винной монополии. Примерно в середине 1923 года, советским правительством был издан декрет, разрешающий производство водочных изделий и пива и свободной продажи их, но по декрету содержание спирта во всех водках было ограничено 20 процентами. Такая водка стала называться «Рыковкой», и рабочие и крестьяне, выпивая ее, прибавляли:

— Не стоило делать революции для уменьшения крепости водки с 40% до 20% !

Однако, фабрикация такой водки продолжалась не очень долго и вскоре незаметно перешли на изготовление старой русской 40% водки. Несмотря на разрешение свободной продажи водки, я мог наблюдать, как в Москве так и в Ленинграде, что число пьяных на улицах сократилось по сравнению с тем, что наблюдалось в тех-же городах до войны. Может быть, это обменяется тем, что до войны при введении винной монополии гр. Витте, распитие водки, купленной в винных лавках, происходило на улице по близости места покупки; водка выпивалась сразу без надлежащей закуски, а посуда от водки сдавалась за деньги обратно в лавку. Такой безобразный способ распития водки не имел места при большевиках (разве только в редких случаях) и тем, может быть, об’ясняется отсутствие, как пьяных на улицах, так и непристойных пьяных сцен.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

МОЯ ВТОРАЯ ПОЕЗДКА ЗАГРАНИЦУ

Во время моего пребывания в 1922 году в Германии был возбужден вопрос о том, чтобы я сделал доклад о моих ученых работах, и даже прочитал несколько лекций по катализу. Об этом предложении я сообщил Стомонякову, который в своем рапорте донес об этом по начальству, и с своей стороны прибавил, что это было бы желательно с различных точек зрения. Когда по приезде из заграницы я заявил Богданову об этом приглашении, то он согласился похлопотать о моей командировке в Германию с научной целью. Уже в январе 1923 года я получил паспорт и разрешение выехать в Германию, на 3 месяца.

Мне пришлось ехать опять через Ригу, где надо было дожидаться поезда на Берлин до вечера. В Кенигсберге была снова пересадка в другой вагон; в купэ 1-го класса со мной поместилось еще 5 пассажиров. В этом-же поезде ехал и начальник электротехнического треста Гольцман для переговоров о покупке в Германии электрических принадлежностей, а также И. И. Воронков, один из двух инженеров, состоящих в распоряжении коллегии НТО, которому я выхлопотал командировку с научной целью в Германию. В виду тесноты, о сне нечего было думать; мы перезнакомились друг с другом, и завязалась оживленная беседа. В особенности интересен был разговор с латышской дамой, прекрасно говорившей по-русски; она имела какую-то миссию в Германии и в разговоре с большой горячностью защищала независимость Латвии.. «Мы с русскими, — говорила она, — всегда будем дружить, если только они не посягнут на нашу независимость, в противном же случае мы все, как один, включая и женщин, будем драться до последней капли крови». Я ей высказал свой взгляд, что считаю правильным дарование самостоятельности Латвии, но необходимо выработать особый договор, как с политической, так и с экономической точек зрения, который был бы выгоден

для обоих государств. Интересно было послушать и американца, который не говорил по-русски, но с которым мы могли об’ясняться через переводчика, ехавшего с Гольцманом. Когда он узнал, кто я, то спросил меня, не имею ли я намерения ехать в Америку; он прибавил, что эта поездка была бы очень полезна для меня, и я мог бы найти себе там интересное дело, а кроме того, он прибавил, такие люди, как я, очень нужны в Америке. Совсем другое сказал он про Гольцмана, когда понял, что тот является поклонником Маркса: «Таких людей, как г. Гольцман, нам не надо, ибо мы не хотим повторять опыта, который был произведен в России и привел к таким плачевным результатам».

Цель моей второй командировки в Германию была исключительно научная. Предполагалось, что я сделаю там доклады о моих научных работах, а кроме того, я хотел закупить некоторые аппараты и химические вещества для моих будущих научных работ. Для последней цели я выхлопотал себе валюту на 1100 рублей и разрешение покупать самостоятельно необходимые для меня аппараты, оформив только все эти покупки через Торгпредство в Берлине. Никаких технических поручений я не имел, но как только Торгпред Стомоняков узнал о моем приезде в Берлине, он тотчас же попросил меня не отказываться помочь им в разрешении многих технических вопросов. В то время в Берлине в командировке был Евгений Иванович Шпитальский, профессор Московского Университета, командированный НТО с научной целью. Срок его командировки уже окончился, но он был принужден оставаться в Берлине, так как не была готова его искусственная нога (протеза). Я очень уважал Е. И. и был рад его пребыванию в Берлине; он очень много помог мне, выправив немецкий язык моего доклада для Немецкого Химического Общества; кроме того, мы вместе закупали некоторые аппараты, как-то фарфоровые трубки, термометры и пр.; он имел тоже поручения от разных трестов закупить некоторые приборы. Мы очень часто виделись и проводили целые вечера в интересных разговорах о науке и технике. Между прочим, я привлек его к участию в секретном совещании в нашем посольстве в связи с предложением одной немецкой фирмы построить у нас завод ядовитого газа, иприта (горчичный газ), который применялся французами и немцами в последнюю войну. После обсуждения, было решено поставить этот вопрос в ВСНХ, в Военно-Техническом Отделе, и я должен был взять с собою предварительные планы и данные о постройке подобного завода. Е. И., кроме научных целей, знакомился в Германии с некоторыми химическими производствами; его особенно интересовало пропроизводство фосгена и сероуглерода, и он посетил один завод в Гамбурге (Бельведер), посетить который по поручению Торгпредства пришлось также и мне.