Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917 - [109]

В поезде, в купэ 1-го класса, я имел очень интересный разговор с одним адвокатом-евреем, который ехал в Киев, где он имел постоянное местожительство. Очень красивой и представительной наружности, мой собеседник обладал великолепным даром слова и за короткое время моего пребывания в его обществе сумел затронуть целый ряд интересных и злободневных вопросов, вытекавших из новой декларации правительства и царского манифеста. В моей памяти особенно ясно сохранилось воспоминание, что он был очень недоволен способом изменения основных законов Империи при помощи царского манифеста. «Эта бумажка, — говорил он, — еще ничего не значит при удержании в титуле царя прилагательного «Самодержавный». Это дает возможность произвольного толкования манифеста, который таким путем потеряет все свое значение. Конституционный акт должен был бы быть обнародован иным путем, и попутно должны были бы быть изменены главные основные законы, чтобы не было какихлибо неправильных толкований в отношении даруемых гражданских свобод и способов управления страной. Вы увидите, что в скором времени мы будем свидетелями очень печальных событий, которые не послужат на благо России, и не оправдают благих надежд, столь многими ожидаемых от изданного манифеста». Мои горячие возражения не могли поколебать его опасений относительно развития будущих событий. Как я не старался убедить его, что царь не может изменить своего слова, которое является в глазах народа священным, все было напрасно, — и мы расстались каждый при своих убеждениях.

Сколько раз потом я вспоминал речи этого адвоката, когда темные силы стали влиять на слабохарактерного царя, заставляя его забывать об обещаниях, данных им своему народу!

На хуторе и в Калуге я пробыл 3-4 дня, и мог отметить, что в деревне и в провинции жизнь текла совершенно нормальным темпом, и что на мало развитого в политическом отношении крестьянина и на среднего обывателя губернского города манифест 17-го октября не произвел особого впечатления.

Я возвращался в Петербург при вполне восстановившемся железнодорожном сообщении и без всякого опоздания.

Но после таких событий в политической жизни страны, нельзя было ожидать быстрого успокоения возбужденных умов. Партии социалистов-революционеров и социал-демократов не могли помириться с конституционной монархией и требовали учреждения Российской Республики. Все маломальски разумные люди, к какой бы партии они ни принадлежали, вполне сознавали, что Россия, вследствие своей отсталости во всех отношениях и разнообразности народностей, никоим образом не могла перейти при данных условиях сразу к республиканскому строю. Но лидеры указанных партий не хотели слушать никаких резонов; они не только не переставали вести пропаганду среди рабочих и крестьян, но даже начали готовиться к открытому восстанию для свержения царской власти. В особенности сильна эта агитация в Москве, где в первой половине декабря вспыхнуло настоящее восстание рабочих, сопровождаемое забастовкой на всех заводах и устройством баррикад на улицах. Восстание приняло такие размеры, что для его ликвидации пришлось послать из Петербурга гвардейский Семеновский полк с артиллерией под командой полк. Мина. Посылка гвардии обусловливалась тем, что на гренадерские полки Московского гарнизона нельзя было полностью полагаться, так как пропаганда коснулась также и армии, и летом в лагерях на Ходынке в некоторых полках (напр., в Астраханском) уже имели место солдатские бунты. В особенности кровавые бои происходили около Пресненской заставы, где имелось много заводов; с тех пор Большую Пресню, которую я так хорошо знал с детства, стали называть Красной Пресней, вследствие большого количества жертв революции. Говорили, что общее число убитых доходило до нескольких тысяч и что многие дома пострадали от артиллерийской и ружейной стрельбы.

К празднику Рождества Христова в Москве было водворено полное спокойствие, и когда я, перед праздниками, по своим делам ехал по той же Большой Пресне, то только следы от стрельбы на домах напоминали о недавних кровавых событиях. В следующем году по всей стране начались крестьянские беспорядки, а также разнообразные экспроприации банков, организованные по большей части большевиками. Для наведения порядка в стране были созданы военно-полевые суды, которые быстро выносили решения по делам лиц, принимавших участие в указанных преступлениях. Статистика показала, что эти полевые суды в течении года своего существования приговорили к казни в общем около 700 человек.

Заканчивая описание событий этого года я хочу привести один мой разговор с начальником Академии ген. Чернявским. Он вызвал меня к себе для выслушания от меня объяснений почему я и полк. Корольков подписали протест Совета профессоров Института Гражданских Инженеров против действий министра внутренних дел Булыгина и ген.-губ. Трепова. Начальник Академии спрашивал меня потому, что вел. кн. Сергей Михайлович, прочтя в газетах протест профессоров, увидал наши фамилии и был очень удивлен, что мы, военные профессора, позволяем себе подобные выступления. Я объяснил, что, видя в распоряжениях министра незаконные действия, я имел право высказать свое мнение, не нарушая нисколько данной мною присяги. «А что бы Вы сделали, — спросил меня начальник, — если бы незаконные действия последовали бы со стороны военного министра?» На этот вопрос я ответил ему, что также подписал бы протест, если бы это не противоречило духу присяги, данной мною при поступлении на военную службу.