Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917 - [108]

Государь, несомненно, сильно колебался, но, видя, что даже окружающие его придворные склоняют его пойти навстречу народным желаниям, согласился подписать знаменитый манифест, датированный 17-ым октября. Перед подписанием манифеста Государь перекрестился, призывая Бога на помощь.

Он сознавал, что делает великое дело для своей страны. Тогда же им была утверждена программа для вновь создаваемого объединенного Совета Министров, первым председателем которого был назначен граф Витте; последнему предстояло образовать новый кабинет. Само собою разумеется, что все старые министры должны были подать в отставку.

Уже рано утром 18-го октября Петербург, а потом и вся Россия могли прочесть краткий, но ясный по содержанию манифест, дарующий стране все гражданские свободы и коренным образом меняющий основные законы Империи: «Ни один закон не может далее восприять силу, если не будет утвержден народными представителями». Царь сам ограничивал свою самодержавную власть и по духу манифеста становился конституционным монархом. Когда утром я увидал в столовой за чаем этот манифест, то как ни крепок я был на нервы, я не мог удержать слез при его прочтении. Я не верил, что дожил до того момента, когда моя страна начнет жить и развиваться на государственных началах, давно уже установленных не только в европейских государствах и Америке, но даже и в Азии, в Японии. Я полагаю, что подобное чувство было в душе каждого русского и что престиж Царя, даровавшего своему народу подобные права, должен был возрасти до небывалых размеров. Ему должны были быть прощены все его прошлые ошибки.

Так и случилось в Петербурге, Москве и других городах, где после опубликования манифеста начались торжественные манифестации, в которых совершенно добровольно приняли участие все классы народа; на всех плакатах были написаны дарованные свободы и «Ура» в честь царя, а также «Боже, Царя Храни». Своими патриотическими манифестациями народ выражал свою искреннюю благодарность царю, и в этот момент единение царя и народа было непритворным. Но на этом свете никогда не бывает, чтобы все люди были удовлетворены в своих желаниях, какие бы дары они не получили. Всегда найдется некоторое число личностей, которые, не оценив глубоко всех жизненных условий страны, станут кричать о ничтожестве дарованных привилегий и буду! требовать большего, совершенно невозможного при данных обстоятельствах.

Уже начиная с 1904 года, когда только что началась война, крайние левые партии (большевики) не хотели идти общим фронтом с другими либеральными партиями для завоевания представительного строя в России, и требовали диктатуры пролетариата, т. е. рабочего правительства и республики. Проф. П. Н. Милюков, приехавший в это время из Америки, напрасно старался убеждать товарищей отказаться от утопий, которые могут привести только к неисчислимым бедствиям. Все было напрасно. Поэтому понятно, что после опубликования манифеста 17-го октября и освобождения из тюрем всех политических заключенных, крайние левые партии (социал-демократы и социалисты-революционеры) создали особый орган, названный им Советом Рабочих Депутатов, главным организатором которого явился Лев Троцкий, а первым председателем был Хрусталев-Носарь. В разгаре ликований общества и при неорганизованности нового правительства, этот Совет мог успешно вести свою работу и об’единить все рабочие организации крайнего направления. Граф Витте, узнав об их деятельности, сначала очень деликатно сделал им предупреждение, причем неосторожно назвал их «братцами». Совет не только не обратил внимания на это предупреждение, но и решительно заявил главе правительства, что они вовсе не его братцы, и что им с ним не по пути. Вскоре, однако, этот Совет был разогнан, а его руководители, в том числе Хрусталев и Троцкий, был арестованы. При их аресте была найдена бомба, которую Жандармское Управление прислало для испытания к нам в лабораторию); она была снаряжена пикриновой кислотой (меленитом), но имела очень примитивное устройство.

В общем переход от старого режима к новому происходил почти бескровно и в скором времени жизнь стала входить в нормальное русло.

Как раз в самый разгар революционных событий мне было необходимо поехать в Калужскую губернию, где стро* ился дом на только что купленной мною у крестьян земле. Это было вскоре после обнародования манифеста. Железнодорожное сообщение еще не было восстановлено; было разрешено пустить в ход только товарные поезда для доставки продовольствия. Случайно я узнал, что первый поезд в Москву будет отправлен 20-го октября вечером. Я приехал на станцию, и мне сообщили, что первый поезд действительно будет отправлен в Москву, но он отправляется при особых условиях и билеты на него не продаются: машинистом будет унтер-офицер военно-железнодорожного батальона, и поезд будет сопровожден военной охраной. Не помню, какие доводы я привел о необходимости для меня поехать в Москву; но разрешение отправиться с этим поездом я получил, — с оговоркой, что я рискую застрять по дороге, если поезд будет где-либо задержан революционно-настроенными рабочими. Поезд шел с большими предосторожностями, и мы приехали в Москву с большим опозданием. На мое счастье служащие Киево-Воронежской дороги (частная дорога) к забастовке не примкнули и поезда по этой линии продолжали циркулировать. Я успел попасть на скорый поезд, отходивший около 7 часов вечера, и таким образом, около 12 часов ночи мог приехать на станцию «Тихонова Пустынь», откуда на лошадях на другой день утром я добрался до моего хутора (17-18 километров от этой станции).