Жизнь на грани - [44]
Она шла мимо людей, торопящихся по своим делам, словно молекулярные частицы. Мимо одних и тех же старых и не очень домов – гостиницы, салонов мобильной связи, продуктовых магазинов и арок, за которыми виднелись дворовые помойки.
Шла на работу одним и тем же привычным для себя маршрутом, автоматически и без интереса к происходящему вокруг. Почему-то сегодня ей хотелось думать о том событии, все мысли о котором она раньше от себя отгоняла.
Отгоняла, пребывая в глубоком ужасе.
До аварии она мечтала о другой, обычной жизни – той, в которой все просто и без излишеств, но в которой можно почувствовать себя женщиной. А что, рожай себе, сиди дома с ребенком, а потом воспитывай, как эти, суетливо мечущиеся по улице пешеходы – сборище мам и пап, занятых своими делами, каждое из которых кажется им самым важным на свете.
Вот было бы здорово познакомиться с тем же самым Павлом где-нибудь на совместной тусовке или, наоборот, в новом для себя месте – там, где никто бы не знал ее имени, и она бы всех присутствующих тоже видела впервые. Конфетно-букетный период, совместная жизнь, создание семьи.
Не спать по ночам, оттого что у малыша болит животик, а когда он подрастет – отводить его в садик. Потом самой – бегом на работу, часов до четырех, чтобы забрать сына по дороге домой. Дальше готовка, а вот и муж домой пришел. Ссоры? Ну да, а у кого их нет. У всех есть свои взлеты и падения… В этой простой семейной жизни их трудности преодолевались бы, а все хорошее, что происходило, можно было бы потом рассортировать, словно наполняя новый фотоальбом свежими снимками. Вот бы ей жить так, чтобы на старости лет мысленно перелистывать альбом приятных воспоминаний и знать, улыбаясь, что прожила свою жизнь правильно.
Всего бы этого ей хотелось. Но хотеть и мочь – это разные вещи, а жизнь у каждого одна.
После аварии ее стало тошнить от этой обычной, приземленной жизни хуже, чем после медицинской наркоты, выключившей ее сознание. Какие дети?! Тем более теперь, когда она – такая? Немудрено, что девушка поглядывала на свой протез с отвращением – неужели этот аппарат сможет заменить ей ногу? Уж лучше тешиться фантомными болями, чем притворяться, что жизнь может быть прежней. Особенно когда люди, которые ее не знали и не обязаны были знать, смотрели на нее иногда с грустью, иногда с ненавистью, а иногда даже предлагали деньги – «На, поешь», «Девушка, купите себе что-нибудь».
К этому она привыкла на удивление быстро. А вот к тому, что большинство прежних друзей и коллеги смотрели на нее теперь примерно так же, как обычные незнакомцы, Кристину изводило до смерти.
«Поэтому, – считала она, – нечего удивляться, что я его полюбила». Ведь это он, Павел, прошел путь от неприязни до доверия и смог стать ее другом. Он показал Кристине лучше всякого отражения в зеркале, что она умеет нравиться мужчине, и самое главное, что неважно, сколько у нее ног, – она остается человеком.
Как можно было об этом забыть? И если Павел способен пойти на убийство, которое считает справедливым, потому что верит, будто умерщвление даже такой… суховатой женщины, как Алевтина Эдуардовна, сделает жизнь девушки лучше, то нечего удивляться, что и она решила постоять за себя. Приняв себя такой, какая она есть. Теперь плевать, что у нее в жизни было раньше. Главное, что она продолжается.
Кристина шагала к офису в необычно приподнятом, боевом настроении. Она даже поймала себя на мысли, что, умей она бегать как прежде, то побежала бы вперед, не думая дважды.
Всему этому она не удивлялась. А вот посмотреть на удивленные лица своих коллег, которых она сегодня собиралась послать далеко и надолго, – этого ей хотелось, и даже очень.
Кристина замечала, что ей было легче прощать своих обидчиков, в то время как Павел с его обостренным чувством справедливости, напротив, обид не прощал. Когда она смирялась, он бил в кость, когда она извинялась, даже если была не виновата, то он, наоборот, предъявлял претензии, даже понимая свою вину. И если Кристина ответы на свои вопросы нашла в смирении, то Паша, наоборот, видел целью бунт.
Что ж, она выразит свой гнев, перестанет быть «терпилой», освободится от своего рабского положения, чтобы начать все заново. Давно пора плюнуть в рожу хамью, с которым ей приходилось работать. С тех пор как Кристина лишилась ноги, в офисе она чувствовала себя негласным членом касты неприкасаемых. И все же терпеливо сносила насмешки, стеснение и презрение своих знакомцев, оставаясь работать и делая вид, что все как раньше.
Глупо? Она была согласна. И теперь было пора положить этому конец. Авария аварией, но это Кристина, а не ее бывший муж, позволила коллегам так с собой обращаться.
И если свое унизительное положение Кристина компенсировала терпением и добротой, понимая, что всем бывает больно, то Павел, придя к такому же выводу и уяснив, что «нет плохих на свете», решил заявить о себе. Словом, он был реформатором, тогда как она оставалась консервативной.
