Жизнь на грани - [41]

– Каким образом?

– Отвезет ее… к врачу. Сейчас позвоню ему и потом сантехникам.

– Но почему?! – вскипел Павел, услышав намек на очередную несправедливость, с которой он ничего не мог поделать.

– Да потому! – Голос женщины неожиданно стал скрипучим, каркающим, как у вороны. – Хочешь в тюрьму? Я – нет. Сейчас твоя задача – пытаться держать все под контролем, – взорвалась хозяйка автоматной очередью дерзких слов так, что Павел, с одной стороны, оказался смертельно ранен и ощутил себя униженным рабом, а с другой – понял, что Алевтина Эдуардовна больше ни под каким предлогом не переступит порог квартиры № 25.

Во всяком случае, до тех пор, пока все не уляжется. Хотя им обоим за минуту этого разговора стало ясно, что вещи уже не будут прежними.

– Какой уж тут контроль! – выдохнул Павел, отметив про себя, как сильно он дрожит всем телом, но хозяйка уже положила трубку.

Точка невозврата пройдена. «Если все кончится благополучно для меня, – думалось ему, – тогда будь уверена, что все кончится плохо для тебя». Вот так, глядя на ту биомассу, в которую превратилась Вика из-за халатности Алевтины Эдуардовны (или жильцов? А может, никто не виноват?), Павел решил довести свою идею «преступления без наказания» до ума.

Зная, что развязка близка, он шагнул в руины туалета, чтобы взять тело Вики и отнести его в ванну.

– Не зря же она всегда напоминала мне гроб, – кисло усмехнулся молодой человек, даже не обратив внимания, что плачет.

2

Протестные настроения в душе Павла разрастались, заполняя все его личное пространство, как семена, которыми усеяли поле.

В попытке найти управу на хозяйку, руководствуясь принципом «лучшая защита – это нападение», он позвонил Ольге. Той самой, которая устраивала по вечерам «утренники» на тему уборки.

Она подняла трубку сразу, и Паше стало ясно, что она уже в курсе происходящего – ведь, как гласит другая поговорка, «кто предупрежден – тот вооружен».

– Удивляюсь, и где ж ваша сознательность, Оль? – спросил он, нервно умывая руки после того, как перенес тело Вики. Прижимая мобильник головой к плечу, он пустил их под струю воды. – То вы боретесь за чистоту в квартире, воюете с девочками, которые по ночам моют голову в раковине, а тут не хотите вмешиваться?

– На себя посмотри, урод! – ответила она предельно кратко.

– И что, побежите к ментам? Посмотрим, как они обрадуются, узнав, что у очередной украинки нет временной регистрации.

– Все, давай, пока, – бросила Ольга со злобой.

Так Павел понял, что значит, когда говорят «рука руку моет».

– Тьфу ты! – плюнул он, наконец-то отмывшись от чужого сранья, пыли и крови. – «Хорошо хоть, куртку догадался в комнате снять, а то бы вообще была… песня», – подумал Паша и, шмыгнув носом, поспешил к Кристине.

3

Комната выглядела недружелюбной, когда он туда вошел. Кристина, увидев Павла, вскочила с кровати и кинулась ему на шею.

Обнялись. Он считал, что сейчас это не к месту, и отстранил ее.

Единственная девушка, которой он верил как себе, умоляла его, как может умолять только та, которая любит:

– Пашечка, давай уедем.

– Когда?

– Вот прямо сейчас. Ну правда, тут ведь уже ничего не осталось! – убеждала она с надрывом, изредка всхлипывая. – Там жизнь, а не тут, где мы.

– Все бросим и уйдем куда глаза глядят, как Бонни и Клайд?

– Мы тут и так на птичьих правах. Если останемся, то это кончится плохо. Неужели ты не понимаешь? – Девушка изменила тон, вновь взяв себя в руки.

С минуту Паша думал. Когда он въезжал в эту комнатушку, у него не было ничего, а теперь у него… если и не появилось больше друзей, то во всяком случае появилась Кристина. Девушка, которая даже в этот безумный момент сохраняла трезвость ума и сердечность…

Что-то внутри него говорило, что она права и надо бежать куда глаза глядят, потому что ситуация не просто аховая, она нелепа и ужасна до абсурда. И дело не в том, что Паша оказался в игре, участником которой запрещалось быть по закону, а хозяйка не сможет прикрывать их вечно – своя рубашка ближе к телу, – а в том, что социум того и гляди пережует и его, и Кристину. Затем лишь, чтобы выплюнуть.

Да, ему было страшно, и рациональной своей частью он сознавал, что надо валить, но иррациональная часть сознания Павла, – та, в которой слишком долго закипала вулканическая лава ненависти, – жаждала прорваться наружу, чтобы хоть что-то изменить в этом жестоком мире.

По правде говоря, Павел хотел отомстить бессердечной хозяйке. Поэтому, затаив эту мысль глубоко в себе, он сказал:

– Если хочешь, то уезжай. А я пока… нужен здесь.

– Что ты такое говоришь?! Кому ты нужен? Кому мы нужны?

– Я обещаю, что мы съедем, но попозже. Все получится, вот увидишь.

Девушка, силясь не плакать, с болью смотрела то в окно, то на молодого человека. В комнате не был включен свет, и поэтому их уютное гнездышко, которое они успели полюбить, выглядело теперь заброшенным, словно ветхая кладовка с пыльными детскими игрушками – детство кончилось, и игрушки теперь не нужны. Она любила Павла, а он любил ее. Оба это знали.

Стараясь справиться со своими страданиями, которые прорывались наружу, девушка подошла к окну. Она знала, что делает неправильный, возможно, ужасный выбор, который наверняка поломает ей жизнь, но уйти сейчас было для нее предательством.